Шрифт:
Закладка:
Уходящая эпоха
Один из критериев истины – это проверка временем
…То, что вместе с Александром III уйдёт целая эпоха, с большой тревогой и немалыми опасениями предчувствовали многие. Царь-Хозяин до конца своих дней твёрдо держал в руках управление грандиозным государством. Но Бог призвал его душу, и она отлетела от могучего тела.
Покойный император пять дней лежал в Ливадии. А 25 октября тело перенесли в Большую Ливадийскую церковь, и через два дня гроб внесли на борт крейсера «Память Меркурия», и тот отплыл в Севастополь.
А далее траурный поезд шёл до Москвы, которая 30 октября встретила его печальным колокольным звоном и заупокойной службой. Затем путь усопшего императора пролёг до Петербурга. Здесь 1 ноября с 10 часов утра от Николаевского вокзала к Петропавловской крепости двинулась необычайно торжественная процессия.
Впереди несли 5 знамён, овеянных славой и честью России, за ними двигались латники в светлых золотых и в чёрных скорбных латах, шли депутаты городов и земель необъятной Империи, шли министры, несли знаки верховной государственной власти и высочайшие награды.
В скорбной тишине и в высокой торжественности несли все двенадцать императорских регалий, тринадцать высших российских орденов и 57 орденов иностранных. Шествие продолжали духовные лица, за которыми следовала горестно величественная погребальная колесница, а за нею, объятая горем, шла царская семья.
Краткие службы прошли у Знаменской церкви, у Аничкова дворца, у Казанского собора, у Немецкой и Голландской церквей и у Исаакиевского собора. И в два часа дня шествие достигло Петропавловского собора.
И ещё шесть дней служили панихиды, шесть дней столица прощалась с Царём-Хозяином, в своём последнем пути, прошедшем через всю европейскую Россию, которую он так любил и берёг.
А 7 ноября – архиерейская служба, отпевание и погребение. И – всё! Завершил свой земной путь «небывалый царь», и завершилась его эпоха.
И пришло время посмертной оценки его трудов. Какой оказалась эта оценка у современников? В большинстве мемуаров мы видим искреннее чувство, искреннюю лояльность к памяти усопшего, а нередко и душевный пиетет и даже нотки обожания.
И это, право, удивительно, ведь при жизни очень многие и при Дворе, и тем более среди либеральной интеллигенции отзывались о царе не слишком хорошо. И даже ругали! И тут невольно вспомнишь собственные сердечно благодушные и незлобивые слова Царя-Хозяина: «Пусть меня ругают, и после моей смерти ещё будут ругать. Но, может быть, наступит тот день, когда, наконец, и добром помянут».
Добром помянули сразу же очень многие люди из самых разных слоёв населения России. Вот воспоминание А. И. Александрова, старшины московской ремесленной управы. Этот представитель мещан, «самого забытого сословия России», говорит о событиях царствования Александра Александровича очень тепло. А поздней, о событиях царствования Николая II он же говорит уже безо всякого восторга и умиления.
С. Ю. Витте уже сразу заявил, что нужно верно оценивать эпоху Царя-Хозяина, и пояснил, что в известной мере реакционной она могла показаться лишь в первые годы правления, а в целом она явилась временем уверенного продолжения великих реформ, уже защищённых твёрдой волей верховной власти от любых шатаний и потрясений. А в конце своего царствования Александр III являлся главным фактором мировой международной политики.
Ему столь же многозначно словно откликался В. О. Ключевский: «…теперь, когда его уже нет, Европа поняла, чем он был для неё».
Но, очевидно, к суждению Ключевского нужно относиться внимательней и целиком привести здесь значительную его часть: «Наука отведёт императору Александру III подобающее место не только в истории России и всей Европы, но и в области русской историографии скажет, что он одержал победу в области, где всего труднее достаются эти победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное самосознание и сделал всё это так тихо и молчаливо, что только теперь, когда его уже нет, Европа поняла, чем он был для неё…»
И разве только Европа? Василий Осипович Ключевский был отнюдь не одинок в замечательной оценке общечеловеческой значимости Царя-Миротворца. Президент США Гровер Кливленд сказал так: «Болезнь царя я считаю настоящим международным бедствием. Не подлежит сомнению, что перед лицом всего мира Царь представляет великий образ силы и мира. Вот почему его царствование должно быть занесено во всемирную историю с чувством глубокой благодарности».
Весьма искренними и достойными были и отзывы тех, кто отнюдь не восхищался царём при его жизни и во многом его не одобрял. Они сразу почувствовали конец эпохи стабильности. Граф Ламсдорф так и сказал об этом: «…внутри страны смерть Александра III оплакивалась главным образом по причине происшедшей отсюда неопределённости положения».
Ещё более понятными оказались высказывания очень близкого ко Двору генерала А. А. Киреева. Он ещё во время лишь начавшей проявляться болезни царя писал: «Страшно подумать, что было бы, если бы сам Царь умер, оставив нас на произвол наследнику-ребёнку (несмотря на его двадцать шесть лет)…» А после кончины императора и воцарения его сына, Киреев с полной безнадёжностью сказал, что «со смертью Александра III авторитет погиб в противоречиях внешней и особенно внутренней политики… и при Николае II вожжи выскользнули из слабых рук царя, всё расползлось…»
Граф И. И. Толстой при жизни Царя-Хозяина сильно осуждал многие направления его политики, но впоследствии отзывался о нём уже гораздо мягче. Он писал, что у Николая II все действия крайне неопределённы, и он страдает неспособностью делового доверия к людям и что «в этом отношении Александр III был бы более на месте, чем теперь Николай II».
Граф шёл и ещё дальше в своих оценках преемника Царя-Хозяина. В беседе с великим князем Владимиром Александровичем он резко говорил, что «Александр III хоть кому-то доверял, а Николай – никому, сам не имея никакого определённого плана и судя о людях по сплетням и по разным мелочам».
А люди, душевно близкие к покойному Государю, мыслили и говорили ещё встревоженней. Граф Шереметев, давний друг Царя Хозяина, несомненно положительными качествами Николая II признавал только простоту и приветливость, и видел в них «чуткость отцовскую». Но это и всё… И граф сокрушённо пишет о своих друзьях: «Будущее тревожно, и неизвестность за них, как и за всё, страшит…»
Он весьма сожалеет, что новому царю явно не нужны соратники его отца: «…люди прежнего времени только терпимы и к ним прибегают в крайности, как бы нехотя…» И с
