Импарцией правом, – прогремело сверху, – я называю своих личных врагов. Главными из них являются глава Закрытого Трибунала герцог де Пленилунья и восемь членов Государственного Совета, находящиеся на его стороне. Они ненавидят меня за милости, которых мои государи удостоили меня, простого идальго по рождению, за мою завоёванную в бою славу и за любовь, которую питали ко мне мои солдаты и простонародье. В услужении у моих врагов немало людей, ставящих своё благополучие превыше блага Онсии. Их я назвать поимённо не могу, равно как и тех титулованных ничтожеств и бездарных генералов, которым не дают покоя мои победы. Кроме них я должен назвать некоего Диего де Муэна, соблазнившего мою жену и предательски убившего меня в собственном доме. Всё, что скажут обо мне эти люди, они скажут с целью опорочить моё честное имя.

– При жизни ты молчал, но не лгал, – почти с нежностью произнёс Диего, пытаясь поймать глазами два луча, в которые превратился взгляд Хенильи. – Неужели камень трусливей куска мяса?

– Я прошу Святую Импарцию оградить меня от нападок богохульника и прелюбодея, – каменный голос был глух и ровен, – я явился сюда согласно полученному распоряжению, дабы отвести возведённую на меня напраслину, но я не согласен выслушивать оскорбления. Я честно служил Господу и моим государям, но я – дворянин. Если Святая Импарция не положит конец инсинуациям, я смогу отстоять свою честь с мечом в руке.

– У тебя была честь, когда я тебя убил, – если истукан ответит ударом, придётся прыгать и уповать на фламенко, – теперь у тебя чести нет, причём дважды. Как у лжеца и рогоносца.

– Я жду решения Святой Импарции. – Блестящая от лунного света рука медленно потянулась к мечу. Так ли медлителен он будет, когда обнажит клинок, и каков он, меч изваяния?

– Дон Диего, прошу вас отойти, – голос де Реваля тоже был каменным, – Святая Импарция выслушает вас, когда сочтёт нужным.

2

Хорошо, что Хенилья стал каменным, иначе Хайме, чего доброго, забыл бы, что командор мёртв, настолько он был самим собой. Хотя чего удивляться – Альфорку, Доблехо, Лихану смерть тоже не изменила.

– Гонсало де Хенилья, – потребовал импарсиал, словно за его спиной были нотариус с врачом, а не трое покойников и непонятный дон Диего, – против вас выдвинуты серьёзные обвинения. Вы должны под присягой дать обязательство повиноваться Святой Импарции, правдиво ответить на все её вопросы и сообщить всё, что вам известно о еретиках и ереси, а также о любых иных преступлениях, совершенных против мундиалитской Церкви и короны, после чего с кротостью принять любое наложенное на вас наказание. Вы готовы?

Мраморный Гонсало не колебался.

– Клянусь Господом и своей честью, – пророкотал он, глядя сверху вниз на главу Муэнского трибунала. Хайме де Реваль знал Орла Онсии пятнадцать лет, а де Гуальдо видел всего трижды. Один из двоих лгал. В ночь неслучившейся смерти Хайме поверил Диего, сейчас он не был уверен ни в чём.

– Как вам уже известно, вы обвиняетесь в государственной измене и попытке убийства, – слова сами складывались в холодные, длинные фразы, словно допрос монументов был для инкверентов обычным делом. – Будучи оповещены о вторжении в пределы Онсии значительного отряда хаммериан, вы скрыли это от вверенного вам гарнизона, для чего предприняли попытку убийства гонца. Содеянное повлекло за собой гибель герцога де Ригаско и присутствующих здесь маркиза Альфорки, капитана Доблехо и сеньора Лиханы, а также семейства де Гуальдо и значительного числа добрых онсийцев и хитано, лишь чудом не приведя к разрушению обители Пречистой Девы Муэнской и истреблению монахинь и паломниц. Что вы можете сказать в своё оправдание?

– Ничего, – упало с каменных губ, – ведь я невиновен. Мои враги и враги Онсии мстят мне и после смерти.

– Найденные следы указывают на то, что гонца привезли со стороны Сургоса и бросили в холмах.

– Ложь. Гонец до Сургоса не доехал.

– Кто может подтвердить ваши слова?

– Те, кто был со мной в тот день и не видел никакого гонца.

– Назовите их.

– Это были солдаты. Я не помню имён и не знаю, где они сейчас.

– Орел Онсии забыл тех, с кем принял первый бой? – Маноло стоял рядом с Хайме, чуть задрав голову. Он ждал ответа, ответа не было.

– Отвечайте?

– На что?

– Вы не слышали вопроса?

– Нет.

Ещё одна ложь или Хенилья видит лишь их с Диего?

– Вы забыли солдат, с которыми приняли первый бой? – повторил Хайме.

– Смерть стирает многое, святой отец…

– Я найду этих людей, а также того, кто видел упомянутые следы. Он ещё жив.

– Этот человек либо мой враг, либо враг Онсии.

Кто-то тронул его за плечо, и Хайме с досадой обернулся. Лихана указал взглядом в сторону. Если статуя не слышит мёртвых, отходить глупо, но в этом мире всегда есть место лжи. Лучше не рисковать.

– Вы что-то хотели? – если мрамор не обретает кошачьим слухом, их не расслышать, даже если Гонсало врёт.

– Дон Хайме, у вас нет времени искать свидетелей. Всё решает эта ночь.

– Найти спустя семнадцать лет свидетелей непросто, но за год я их найду. Где семнадцать лет, там и восемнадцать.

– Обвинитель отвечает за свои слова, а судья должен решить дело в срок, иначе он будет наказан. Вы – судья. Мы, четверо, обвинители.

– Мы не в Миттельрайхе, – нашёл в себе силу улыбнуться Хайме, уже зная, что услышит в ответ.

– Это закон Альконьи, – не принял шутки дон Луис, – мы поддержали обвинение Диего, вы призвали Хенилью на суд. До рассвета мы должны доказать свою правоту, иначе нас просто не станет. Что в этом случае ждёт Диего и вас, не знаю, но к живым вам не вернуться. Разве что вы примете сторону победившего. Возможно, это вас спасёт.

– Что ж, – наморщил лоб Хайме, – будем исходить из этого. У дона Гонсало был доверенный слуга и конюх. Он взялся поводить Пикаро, а потом пытался убить Диего. Вы случайно не знаете, как его звали?

– Хулио Перес, – шепнул подошедший Диего, – но это всё, что я знаю. К несчастью, конюх ничего не скажет. Мигелито его убил у меня на глазах.

– Дон Луис, правильно ли я понял, что этой ночью я могу спрашивать мёртвых?

– Если они принадлежат Альконье…

3

Первыми появились белолобые – то ли вышли из тростника, то ли отделились от окутавшей озеро дымки. Хмурый высокий человек в залитом кровью камзоле и паренёк лет семнадцати с цветком шиповника на груди казались существами из плоти и крови, и всё же чем-то неуловимо отличались от