редко ходят на общую молитву и богослужения?.. И мы приняли закон, чтобы помочь делу… но до сих пор ни один человек, да, ни один человек – пусть почти ни один – не увидел применения этого закона»[681]. Он имел в виду наказания, предусмотренные Актом о единообразии за непосещение церкви по воскресеньям и религиозным праздникам. Нарушители должны были получать церковные «порицания» и платить за каждое непоявление штраф один шиллинг на нужды бедных[682].

Распространенность абсентеизма неоспорима. Хотя 80–85 % населения, по всей вероятности, традиционно праздновало Пасху, во все остальное время года никто не напрягался[683]. Абсентеизм нарастал с той же скоростью, с какой увеличивалась численность населения. Для простых людей паб «все больше становился конкурентом почтенному месту собраний в церкви». Епископ Джеймс Пилкингтон писал: «Войдите в церковь в воскресный день, и вы увидите единицы людей, хотя там звучит проповедь; а паб полон всегда»[684]. Даже там, где протестантство уже укрепилось, как в Кенте, пятая часть населения регулярно пропускала церковные службы, а задачу контроля над посещаемостью усложнял тот факт, что от домашних слуг (одной из самых многочисленных профессиональных групп) по условиям найма могли требовать (как в Кентербери) работать каждое второе воскресенье. В Англии периода Реставрации абсентеизм, как утверждают, мог свидетельствовать и о религиозности, и о неверии, поскольку сельские жители придавали такую важность святому причастию, что не хотели рисковать, принимая его недолжным образом. Такие опасения восходили к правилу «Книги общих молитв», в котором говорилось, что недостойное принятие причастия приведет к каре небесной[685]. Однако в елизаветинские времена такого не происходило. На самом деле в кризисные периоды посещение церкви рассматривалось как свидетельство скорее политической, чем религиозной лояльности. В апреле 1585 года, например, Тайный совет приказал мировым судьям лишать непосещающих доспехов и оружия, пока они не вернутся в церковь[686].

Конечно, официальное требование внешнего следования догматам англиканской церкви не подразумевало обязательного осознанного принятия новой конфессии. Даже после буллы Пия V Regnans in excelsis стиль религиозной политики королевы точно описывают слова Фрэнсиса Бэкона: Елизавета не «отворяет окна в сердца и тайные мысли людей». Однако «благочестивая дисциплина» и осознаваемая высшими классами необходимость контролировать и бедных крестьян, и городских мигрантов не могли обеспечить следования нормам. Епископы, мировые судьи, мэры и члены советов графств вместе стремились уничтожить последние остатки жизнерадостной общественной жизни, чтобы поддержать закон и порядок во имя «благочестия». Они запрещали церковное пиво, майские празднества, народный танец моррис, Хоктид[687], хогглерские[688] сборы пожертвований, Камышовую неделю и Пахотный понедельник, хотя и с переменным успехом. По некоторым причинам народные увеселения не становились жертвой Реформации при Елизавете так быстро, как при Эдуарде[689]. Так, епископ Купер, когда его перевели из Линкольна в Винчестер в 1584 году, сокрушался по поводу живучести «языческих и безнравственных обычаев», таких как танец моррис. Он направил жесткое письмо всем викариям и влиятельным мирянам своей епархии с осуждением развлечений, которые наполняют головы молодых людей нечестивыми мыслями и отдаляют их от церкви. Его циркуляр отражал этический радикализм, связанный с соблюдением дня отдохновения (у христиан – воскресенья). Однако требование Купера, чтобы миряне помогали церкви, выслеживая нарушителей, чтобы их наказывать, было слишком радикальным, и не все с ним соглашались; несомненно, такие средства могли приводить к обратным результатам[690].

Таким образом, справедливо будет задать вопрос, а как церкви следовало выявлять отсутствующих?[691] Инструкции 1559 года предписывали, чтобы в каждом приходе три-четыре «благоразумных человека» контролировали посещение церкви и обеспечивали, чтобы все оставались на месте «до конца богослужения». Тех, кто «нерадив или неаккуратен в посещении церкви», надлежало посетить и провести с ними беседу; а «если они не исправятся», то сообщить епископу[692]. Однако эти правила едва ли серьезно выполнялись; в церковных судах было совсем немного обвинительных заключений за непосещение церкви. В городке Крэнбрук графства Кент лишь 2 % елизаветинских судебных дел касались абсентеизма; в епархии Донкастера (Йоркшир) в 1590 году 31 из 286 дел относилось к абсентеизму; в епархии Садбери (Саффолк) в 1593 году было 154 обвинительных заключения, но ни одного за игнорирование церкви. Из местечка Блэк-Нотли (Эссекс) пришла жалоба, что «очень много прихожан не приходит по воскресеньям на вечернюю службу, а иногда отсутствуют сами церковные старосты и их помощники»[693]. В любом случае спад строительства новых церквей означал, что возможность, особенно в городах, разместить потенциальных прихожан на богослужениях снизилась относительно роста численности населения. Это удивительно справедливо в отношении Лондона, где в центральном районе Сити церквей было много, но совсем мало их строилось в разрастающихся предместьях. Недостаток церковных зданий также волновал менее крупные провинциальные города, типа Эксетера и Шеффилда[694]. Таким образом, отговорки отсутствующих, что «они не смогли попасть в церковь из-за толпы народа», при всем их внешнем правдоподобии не представляют собой свидетельство набожности населения Англии.

Тем не менее если власти и могли себе позволить закрыть глаза на абсентеизм, то только потому, что законы против католических рекузантов реализовывались в соответствии с политическими рисками. И Тайный совет, и большинство в парламенте рассматривали карательные законы как необходимую часть государственной безопасности. Однако светским католикам редко угрожала опасность, если они открыто не заявляли о своей верности папе римскому: англиканство пришлось создавать на волне господствующего в 1559 году мнения – елизаветинская церковь почти два десятка лет была «верблюдом», в ней около 40 % викариев были поставлены на приходы до 1559 года[695]. Поэтому характер рекузантства определялся подчинением Риму, а также сильной привязанностью к таинствам и старой литургии, на которую в ограниченной степени заявляла свои права и англиканская церковь[696]. На практике огромное большинство католиков из джентри искренне заверяли в своей лояльности короне; но побег Марии Стюарт, Северное восстание, Regnans in excelsis и прибытие после 1574 года католических священников-миссионеров, набранных из сообщества английских изгнанников, нарушили политическое равновесие в стране.

Хотя карательные статьи Акта о единообразии в 1563 году усилили законами, квалифицировавшими и отказ признать королевскую супрематию, и защиту папской власти как превышение полномочий церковным органом и в конечном счете как измену, только в 1571 году принудительные меры превзошли по масштабам те, что были введены Генрихом VIII. Новый Акт об измене, в основном повторяющий закон Кромвеля 1534 года (включая «измену на словах»), был принят вместе с актом, признающим изменой получение булл из Рима или следование их предписаниям во владениях Елизаветы[697]. В течение следующего десятилетия папское вмешательство в Ирландии, аннексия Португалии Филиппом II и начало миссии иезуитов в Англии обспечили, что антикатолическим настроениям, ранее Елизаветой пресекавшимся, теперь дали волю. Однако королева не хотела вводить законов, принуждающих к конкретному виду принятия причастия. По всей видимости, она была