Шрифт:
Закладка:
Прохвост Витте рекомендует меня иностранным корреспондентам как одного из главных деятелей «смуты». «Смуты» — каково? Они всё еще полагают, что это смута, а не начало новой русской истории. Изумительная глупость иди нахальство. А Куропаткина — бьют, эскадру возвращают, Суворин — плачет, старая гнусная проститутка, и зовет всех на Восток, где, дескать, решается истинная судьба России. Вот сволочь, рабья душа! Он гораздо вреднее Мещерского, Грингмута и Кº, ибо умнее их всех вместе. Вероятно, я скоро наступлю ему на язык.
Вчера не успел дописать письма и боюсь, что оно не застанет тебя в Москве. Ну, тебе перешлют его. Получил телеграмму от Леонида Андреева, очень рад, что его выпустили, а то боялся за его здоровье. А что Скиталец?
Не знаю, ему, вероятно, снова придется испытать в чужом пиру похмелье — смешная судьба!
Мне очень хочется, чтобы ты поскорее отвезла Максима в Ялту, а то эта жизнь измотает ему нервы. Да и тебе совсем не полезно жить так. Я просил бы тебя обратить серьезное внимание на эти головные боли, которые, видимо, сильно мучают тебя. Пойми — теперь всем честным людям России нужно быть крепкими и здоровыми, — это важно, необходимо!
Ну, когда я приеду в Ялту? Сейчас не могу сообразить, вот на-днях увижу Леонтия и тогда буду знать. Мне хочется в Ялту, значит, я — буду там. Поеду через Питер. Жду еще милого К[онстантина] П[етровича]… Пока же — крепко жму твою руку и желаю всего доброго! Береги себя!
Хорошо написал мне Максим, но было бы великолепно, если бы он сам сочинил письмо. Поцелуй его и Катю, кланяйся доктору и скажи ему, что теперь стыдно быть скептиком. Кланяйся маме и вообще всем. Я, разумеется, здоров.
Всего хорошего, бодрости духа, мой друг.
Зайди к Фанни Татариновой и дай ей адрес Леонида Андреева — Москва, Грузины, Средне-Тишинский, дом Шустова. Скажи, что книги я прошу отправить все по этому адресу, а счет — за работу — на мое имя в «Знание». Благодарю за присланные издания. С книгами прошу поторопиться. Это, — я уже говорил тебе, — наш общий подарок К. П.
Ну, ладно.
В этой проклятой суете и хаосе потерял твое письмо, вот посылаю письмо мое в Ялту. Ты извини меня — живешь точно в пекле, и слава аллаху, что хоть голову не теряешь. Право!
311
Л. Н. ТОЛСТОМУ
5 (18) марта 1905, Эдинбург.
Письмо графу Л. Н. Толстому.
Граф Лев Николаевич!
Обаяние Вашего имени велико, все грамотные люди мира прислушиваются к Вашим словам, и, вероятно, многие верят в их правоту, но то, что Вы сказали миру по поводу событий, происходящих ныне в России, побуждает меня возразить Вам.
Мне кажется, что Вы плохо подумали над тем, о чем спросили Вас иностранцы, Вы слишком поспешили оттолкнуть от себя то, что чуждо Вашему внутреннему миру, что мешает Вам сосредоточиваться в самом себе; Ваши слова могут ввести в заблуждение как. иностранцев, так и русских, желающих дать себе ясный отчет в значении событий, которые переживает наша страна, и вот что я хочу сказать Вам, граф.
Я уверенно заявляю лично Вам и тем, кто способен принять Ваши слова на веру, что Вы уже не знаете, чем теперь живут простые рабочие люди нашей родины, Вы не знаете их духовного мира, Вы не можете говорить о желаниях их — Вы утратили это право с той поры, когда перестали прислушиваться к голосу народа.
Это так, граф — я много раз лично видел, как Вы нетерпимо и раздраженно отталкивали от себя мнения приходивших к Вам мужиков и рабочих — истинных представителей смелой и юной мысли народа, если эти мнения не гармонировали с идеями, в плен которым Вы отдали Вашу когда-то свободную душу.
Вы давно уже, — я это знаю, — не хотите слушать того, о чем говорят и думают представители народа, которые бывают иногда у Вас и речи которых только раздражают Вас, и Вы несправедливо присва[ива]ете себе теперь роль выразителя народных желаний.
Почерпнув когда-то Вашу философию у мужиков Сютаева и Бондарева, Вы слишком поторопились заключить, что эта пассивная философия свойственна всему русскому народу, а не есть только отрыжка крепостного права, и Вы ошиблись, граф, — есть еще миллионы мужиков — они просто голодны, они живут как дикари, у них нет определенных желаний, и есть сотни тысяч других мужиков, которых Вы не знаете, ибо, повторяю, не хотели слушать голос их сердца и ума.
Вы давно остановились на высоте Вашей идеи о спасительности личного совершенствования — они ушли далеко вперед по пути к сознанию своих человеческих прав, Вы потеряли их из виду, Вы не понимаете их, и у Вас нет права говорить о том, кто является их представителями, но — это не Вы, граф!
Вы назвали несвоевременной и неразумной деятельность тех людей, которым невыносимо больно видеть русский народ голодным, бесправным, придавленным тяжестью насилий над ним, видеть, как он, невежественный и запуганный, способен идти за рюмку водки бить и убивать всех, на кого ему укажут, даже детей.
Это ошибка, граф. Вы назвали неразумной работу людей, которые хотят видеть в России такой порядок, при котором весь народ мог бы свободно и открыто говорить о потребностях своего духа, мог бы смело думать и сознательно веровать, не боясь, что за это изобьют, бросят в тюрьму, пошлют в Сибирь и на каторгу, как это было с духоборами, павловскими сектантами и тысячами других русских людей, изгнанных из России, изувеченных, перебитых нашим командующим классом, озверевшим от напряжения сохранить свою власть над страной.
Это несправедливо, граф.
Граф Лев Николаевич! Заслуженное Вами имя величайшего из современных художников слова не дает Вам права быть несправедливым к людям, которые бескорыстно и искренно любят свой народ и работают для него не менее, чем Вы.
Более, чем Вы, ибо однажды Вы сказали, что Вам для полного счастья хотелось бы пострадать за свои идеи, — люди, которых Вы так легкомысленно и несправедливо осудили, много страдали и страдают, Вы это знаете.
Эти безвестные, скромные люди страдают молча и мужественно, они сотнями и тысячами гибнут в борьбе за освобождение своего народа
