это презрение — чисто головное, теоретическое — пока мешает ей духовно сродниться с чиновником и купцом, для которых, как для волка — лес <и для быка — пастбище, вся страна является только местом, где можно есть.

Эта интеллигенция стоит одиноко между народом и буржуазией, без влияния на жизнь, без сил, она чувствует страх пред жизнью; полная раздвоения, она хочет жить интересно, красиво и — спокойно, тихо, она ищет только возможности оправдать себя за позорное бездействие, за измену своему родному слою — демократии.

Быстро вырождающееся буржуазное общество бросается в мистику, в детерминизм — всюду, где можно спрятаться от суровой действительности, которая говорит людям: или вы должны перестроить жизнь, или я вас изуродую, раздавлю.

И многие из интеллигенции идут за мещанами в темные углы мистической или иной философии, все равно — куда, лишь бы спрятаться.

Вот — драма, как я ее понимаю. Ключом к ней является, на мой взгляд, монолог Марьи Львовны в IV акте.

Посылаю дуэт Рубинштейна, который поют в IV акте.

Мои знакомые, видевшие «На дне» в Вашем театре, — восторженно отзываются об игре артистов и тонком понимании, проявленном Вами в постановке этой пьесы.

Желаю Вам успеха и всего доброго!

М. Горький

1905

302

Е. П. ПЕШКОВОЙ

8 [21] января 1905, Петербург.

Очень прошу тебя — не уезжай сюда, раньше чем Максим не оправится!

Здесь — разыгрывается общая забастовка, бастуют все заводы, порт, типографии, — кроме «Вед[омостей] полиции», сегодня не вышло ни одной газеты. Завтра в 2 ч. рабочие идут к Зимнему дворцу говорить с царем, что из этого будет, — если не будет бойни, — трудно сказать.

Завтра или послезавтра я уеду, ворочусь сюда числа 17-го. Сейчас еду в депутации литераторов и ученых к Витте уговаривать его, дабы отложить возможную бойню завтра.

Очень хочу видеть тебя, Максима, но в то же время ты понимаешь — видишь, что творится?

И некогда мне, как гончей собаке на охоте. Жму руки.

А.

303

Е. П. ПЕШКОВОЙ

9 [22] января 1905, Петербург.

Ты прочитаешь удивительные вещи, но — верь им, это факты.

Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест, рабочие Петербурга в количестве около 150 т. двинулись к Зимнему дворцу для представления государю своих требований общественных реформ.

С Путиловского завода члены основанного под Зубатова «О[бщест]ва русских рабочих» — шли с церковными хоругвями, с портретами царя и царицы, их вел священник Гапон с крестом в руке.

У Нарвской заставы войска встретили их девятью залпами, — в больнице раненых 93 ч., сколько убитых — неизвестно, сколько развезено по квартирам — тоже неизвестно. После первых залпов некоторые из рабочих крикнули было: «Не бойся, холостые!» — но люди, с десяток, уже валялись на земле. Тогда легли и передние ряды, а задние, дрогнув, начали расходиться. По ним и по лежащим, когда они пытались встать и уйти, — дали еще шесть залпов.

Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично и — так же пишет. Это человек страшной власти среди путил[овских] рабочих, у него под рукой свыше 10 т[ысяч] людей, верующих в него, как в святого. Он и сам веровал до сего дня — но его веру расстреляли. Его будущее — у него в будущем несколько дней жизни только, ибо его ищут, — рисуется мне страшно интересным и значительным — он поворотит рабочих на настоящую дорогу.

С Петербургской стороны вели рабочих наши земляки — Ольга и Антон — у Троицкого моста их расстреляли без предупреждения, — два залпа, упало человек 60, лично я видел 14 раненых — 5 женщин в этом числе — и 3-х убитых.

Продолжаю описание: Зимний дворец и площадь пред ним были оцеплены войсками, их не хватало, вывели на улицу даже морской экипаж, выписали из Пскова полк. Вокруг войск и дворца собралось до 60 т. рабочих и публики, сначала все шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить. Стреляли даже на Невском. На моих глазах кто-то из толпы, разбегавшейся от конницы, упал, — конный солдат с седла выстрелил в него. Рубили на Полицейском мосту — вообще сражение было грандиознее многих маньчжурских и — гораздо удачнее. Сейчас по отделам насчитали до 600 ран[еных] и убит[ых] — это только вне Питера, на заставах. Преувеличение в этом едва ли есть, говорю как очевидец бойни.

Рабочие проявляли сегодня много героизма, но это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: «Пали! Все равно — жить нельзя!» В них палили. Бастует всё, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня.

Ты поймешь это и поверишь, когда узнаешь подробности, я, видишь ли, не могу писать связно, ибо очень утомился за день. В свисте пуль нет ничего грустного, но — трагичны и подавляют раненые женщины.

Избиение — предумышленное и затеяно в грандиозных размерах. Надо тебе сказать, что 8-го вечером мы— Арсеньев, Семевский, Анненский, я, Кедрин — гласный думы, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих пытались добиться аудиенции у Святополка с целью требовать от него, чтоб он распорядился не выводить на улицы войска и свободно допустил рабочих на Дворцовую площадь. Нам сказал», что его нет дома, направили к его товарищу, Рыдзевскому. Это — деревянный идол и неуч — какой-то невменяемый человек. От него мы ездили к Витте, часа полтора — без толку, конечно — говорили с ним, убеждая влиять «а Святополка, он говорил нам, что он, Витте, бессилен, ничего не может сделать, затем по телефону просил Святополка принять нас, тот отказался. Но мы считаем, что выполнили возложенную на нас задачу, — довели до сведения министров о мирном характере манифестации, о необходимости допустить их до царя и — убрать войска. Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России.

Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками — немного сделаешь.

Вот буквальная копия письма Гапона к рабочим:

«Родные товарищи рабочие!

Итак — царя нет! Между им и народом легла неповинная кровь наших друзей. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу!