не вступил в Тауэр. Мать приветствовала его со слезами радости. «Радуйтесь и хвалите Бога, — ответил мальчик, — сегодня я вернул себе потерянное наследство и королевство Англию». Но все-таки он вынужден был так же, как и на Майл-Энде, обещать свободу и, только получив от него грамоты о прощении и освобождении, кентцы разошлись по домам.

Однако восстание еще далеко не закончилось. К югу от Темзы оно распространилось до Девоншира; были взрывы на севере; бурным движением охватило восточные графства. Шайка крестьян заняла Сент-Олбанс, обезумевшая толпа ворвалась в ворота Сент-Эдмундсбери и заставила испуганных монахов подтвердить вольности города. Джон Литстер, красильщик из Норвича, с титулом короля общин возглавил массу крестьян и принуждал взятых в плен дворян играть роль лакеев и служить ему на коленях во время обеда. Но уход крестьянских армий с их освободительными грамотами вернул дворянам храбрость. Воинственный епископ Норвича во главе своего отряда с копьем в руке напал на лагерь Литстера и одним ударом рассеял крестьян Норфолка; в то же время король с армией в 40 тысяч человек прошел с торжеством по Кенту и Эссексу, всюду распространяя ужас беспощадностью своих казней. В Уолтгеме его встретили предъявлением недавно данных им грамот и заявлением, «что в деле свободы эссекские крестьяне стоят наравне со своими лордами». Но им пришлось узнать цену королевского слова. «Были вы вилланами, — отвечал Ричард II, — и остаетесь ими. Вы останетесь в зависимости, но не в прежней, а в худшей».

Настроение народа выразилось во встреченном королем упорном сопротивлении. Крестьяне Биллерика кинулись в леса и выдержали две жестокие битвы, прежде чем их удалось привести к покорности. Только угрожая смертью, можно было вынудить у присяжных Эссекса обвинительный приговор привлеченным к суду вождям восстания. Грайндекоббу предлагали пощаду, если он согласится убедить своих сторонников в Сент-Олбансе вернуть грамоты, отнятые им у монахов. Он обратился к своим согражданам и мужественно убеждал их не беспокоиться о его участи. «Если я умру, — сказал он, — я умру за приобретенную нами свободу и буду считать себя счастливым, кончая таким мученичеством. Действуйте сегодня так, как вы действовали бы, если бы я был убит вчера».

Но упорство побежденных встретилось с таким же упорством победителей. В течение лета и осени погибло, как говорили, семь тысяч человек — на виселицах или в битвах. Королевский совет показал, что он понимает опасность простой политики сопротивления, когда передал вопрос об освобождении на рассмотрение парламента, собравшегося после подавления восстания; его предложение наводило на мысль о компромиссе. «Если вы желаете освободить и отпустить на волю названных крепостных, — гласило послание короля, — с вашего общего согласия, а король осведомлен, что некоторые из вас этого желают, то он согласится на вашу просьбу». В ответе землевладельцев совсем не заметно каких-то мыслей о компромиссе. Пожалования и грамоты короля, как совершенно справедливо отвечал парламент, юридически не имеют силы и значения: крепостные составляют их собственность, которую король может взять у них не иначе как с их согласия; «а этого согласия, — заканчивал парламент, — мы никогда не давали и никогда не дадим, даже если бы всем нам пришлось умереть в один день».

Глава V

РИЧАРД ВТОРОЙ (1381–1399 гг.)

Все темное и суровое в рассматриваемой эпохе: ее социальная борьба, нравственное и религиозное оживление, страдания бедных, протесты лоллардов изображены с чрезвычайной правдивостью в поэме Уильяма Ленглэнда. Ничто не рисует перед нами так живо ту пропасть, которая в XIV веке отделяла богача от бедняка, как контраст между «Видениями Петра-пахаря» и «Кентерберийскими рассказами». Мир богатства, раздолья и смеха, по которому учтивый Чосер шел с потупленными глазами, как будто в сладкой дремоте, представляется тощему поэту бедняков далеким миром неправды и нечестия. «Длинный Уил», как прозвали Ленглэнда за его высокий рост, родился, вероятно, в Шропшире, где был отдан в школу и принял посвящение в клирики; в молодые годы он переселился в Лондон и зарабатывал жалкие средства для жизни пением на пышных похоронах того времени. Люди принимали грустного клирика за помешанного; горькая бедность развила в нем вызывающую гордость, внушившую ему, как он говорил, отвращение к поклонам перед веселыми господами и дамами, которые разъезжали вдоль Чипсайда разодетые в серебро и меха, или к обмену приветствиями с судебными приставами при встрече у нового дома на Темпле. Мир Ленглэнда — мир бедняков: он описывал жизнь бедняка, его голод и работу, его грубый разгул и отчаяние с напряженным вниманием человека, который ничего, кроме этого, не видит.

Узость, бедность, однообразие такой жизни отражается и в его произведении. Только иногда любовь к природе и мрачная, гневная серьезность придают его поэме поэтичность; здесь нет и следа светлых гуманных симпатий Чосера, его свежего наслаждения весельем, нежностью, отвагой окружающего мира, его художественного понимания даже самых резких контрастов, его тонкой иронии и изящного остроумия. Тяжеловесные аллегории, утомительные монологи, рифмованные тексты Библии, составляющие основу поэмы Ленглэнда, только иногда прерываются проблесками здравого смысла, дикими взрывами страсти, картинами широкого хогартовского юмора. Особенно привлекает в поэме ее глубоко печальный тон: мир выбит из колеи, и тощий поэт, молчаливо шагающий по Стрэнду, не верит в возможность для себя направить его на путь истинный. В самом деле, его поэма охватывает период еще невиданных Англией бедствий и позора: если первый краткий очерк ее появился через два года после подписания мира в Бретиньи, то ее окончание может относиться к концу царствования Эдуарда III, а ее окончательное издание предшествовало крестьянскому восстанию всего на один год.

Хотя Ленглэнд и был лондонцем, но его фантазия улетала далеко от грехов и страданий большого города, к майскому утру на Малвернских холмах. «Я слишком много ходил и прилег отдохнуть внизу широкого берега ручья, и когда я лег и нагнулся и засмотрелся на воду, на меня напал сон, а вода журчала так весело». Как Чосер собирал типичные фигуры известных ему людей в поезд богомольцев, так и Ленглэнд собирал на широком поле войско торговцев и барышников, пустынников и отшельников, менестрелей, шутов и жонглеров, попрошаек и нищих, пахарей, «что очень сильно работают во время посадки и посева», богомольцев «с их девками позади», ткачей и земледельцев, горожан и крепостных, адвокатов и нотариусов, придворных завсегдатаев — епископов, нищих монахов и продавцов индульгенций, делящих деньги с приходским священником. Они отправляются на поклонение не в Кентербери, а к Истине; их проводником к Истине является не клирик и не священник, а «Петруша-пахарь», которого они застают пашущим свое поле. Он советует рыцарю не требовать больше даров от своего