Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку.

— Ты мне ничего не ответила, — сказал он.

— Я согласна, — сказала она. — Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить…

Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения.

— Зачем ты меня оскорбляешь? — спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе.

— Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.

— Я требую, чтобы ты меня уважал, — сказала она. — Отвернись, — и стала поправлять мятую кофту.

— Ты холодная, — бросил он. — Никогда не думал, что ты будешь такой холодной.

Тамара наконец привела кофту в порядок.

— А теперь проводи меня, — потребовала она.

Он подошел, положил руки на ее плечи:

— Останься.

— Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.

Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.

— Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.

— Вот еще, — буркнул он.

Они уже вышли на улицу и шли под дождем.

— Ты холодная. В этом все дело.

Тамара засмеялась.

— Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.

— Ты в этом уверена?

— Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?

— Попробуй скажи.

— Ты думаешь: «А все-таки молодец Тамарка!»

— Как ты догадалась? — усмехнулся он.

— Вот мы и проверили наши чувства, — сказала она.

— Придешь завтра? — спросил.

— Пожалуй, нет.

— Ну тогда пока…

И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку № 5 — надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги.

— Как вы думаете? — допытывалась Тамара. — Правильно я поступила или нет?

Она замедлила шаг и вздохнула:

— Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? — она задумалась.

Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.

Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив.

Молчание нарушила Тамара:

— Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет — возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: «Ты была с кем-нибудь?» «Что ты, Алик!» Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает… — Она задумалась…

Потом сказала очень горько:

— А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела — танцевал с другой.

— А вы?

— Я тоже с другим танцевала.

— Вот видите, — сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.

— Я решила — уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.

— Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка.

— Я — несчастная девушка. Вот кто я.

Что я мог на это ответить?

— Уже поздно. И холодно, — сказала она.

Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.

— Вот я и дома, — сказала Тамара шепотом.

— Мы еще встретимся, — я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.

Пожар

Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город.

Опять шагаю к засыпушке.

Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара — среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди — в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб «Строитель» на вечер «Учись танцевать красиво»; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.

Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы «нахаловки» было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.