на фоне изъеденного непогодой деревянного шлагбаума и тонких как кружево распускающихся побегов молодого деревца; на этой фотографии ему тридцать восемь, он уже начал полнеть, но еще не вполне округлился. «Он сказал мне, что удивился бы, если бы через два года в Вене все еще можно было работать. Он сказал, что там будет Гитлер. И так оно и вышло, – случился аншлюс, – почти точно в предсказанный им день»[1043].

Сцилард писал в своем письме, что Англия – «очень симпатичная страна, но, наверное, Вам было бы гораздо разумнее уехать в Америку… В Америке Вы были бы свободным человеком и очень скоро даже перестали бы быть “чужой”»[1044]. Вайс поехала туда, осталась там и стала авторитетным специалистом в области общественного здравоохранения, а в более поздние годы их кочевой жизни – и женой Сциларда. В это же время Сцилард писал Майклу Полани, что «будет жить в Англии, пока до начала войны не останется один год, а тогда переселится в Нью-Йорк». Это письмо, как с удовольствием вспоминал Сцилард, вызвало пересуды; оно казалось «очень забавным, потому что как можно было сказать, что́ человек будет делать за год до начала войны?»[1045]. Как выяснилось впоследствии, он ошибся в своем прогнозе всего на четыре месяца: он прибыл в Соединенные Штаты 2 января 1938 года[1046].

Еще до этого Сцилард нашел там потенциального покровителя, еврея-финансиста из Виргинии Льюиса Лихтенштейна Штрауса[1047]. Первые два его имени были даны в честь деда по материнской линии, жившего в Восточной Пруссии, а фамилия в произношении южных штатов смягчалась до «Строс». В 1938 году сорокадвухлетний Льюис Штраус был полноправным партнером нью-йоркского инвестиционного банка Kuhn, Loeb & Co., обладал миллионным состоянием, которое он создал своими руками, и был человеком гибким и умным, но в то же время уязвимым и напыщенным.

В детстве Штраус мечтал стать физиком. Рецессия 1913–1914 годов подкосила предприятие его семьи в городе Ричмонде – оптовую торговлю обувью, – и отец поручил ему поиск заказов на территории четырех штатов. В этом деле он преуспел; к 1917 году он скопил двадцать тысяч долларов и снова собирался было заняться физикой. На этот раз помешала Первая мировая война[1048]. В детстве со Штраусом произошел несчастный случай, в результате которого он почти ослеп на один глаз. Мать не чаяла в нем души. Она разрешила пойти добровольцем на военную службу его младшему брату, но старалась подыскать для своего любимчика какое-нибудь менее опасное занятие. Такая возможность представилась, когда президент Вудро Вильсон поручил знаменитому горному инженеру и главе Комиссии по помощи Бельгии Герберту Гуверу возглавить на время войны Продовольственное управление, занимавшееся администрированием продуктовых запасов США. Гувер, будучи человеком состоятельным, не получал в Вашингтоне никакого жалованья и собирал команду из молодых благополучных сотрудников, предпочтительно удостоившихся стипендии Родса. Роза Лихтенштейн Штраус предложила ему своего сына.

Ему был двадцать один год; он умел втираться в доверие, но также умел и работать. Несмотря на, казалось бы, неблагоприятные шансы в соревновании с целой группой стипендиатов Родса, не прошло и месяца, как Гувер назначил никогда не учившегося в университете оптового торговца обувью своим личным секретарем. После заключения перемирия юный Штраус перебрался вместе с Гувером в Париж, срочно выучил французский (он брал частные уроки во время обеденных перерывов) и принял участие в распределении 27 миллионов тонн продовольствия и других материалов по двадцати трем странам. Параллельно с этим он помогал работе Еврейского объединенного распределительного комитета («Джойнта») по облегчению страданий сотен тысяч еврейских беженцев, потоки которых хлынули сразу после войны из стран Восточной Европы.

Штраус верил, что его жизнь распланировал сам Бог, что очень помогало ему сохранять уверенность в собственных силах. В 1919 году, в возрасте двадцати трех лет, Бог позволил ему получить работу в Kuhn, Loeb & Co., респектабельном учреждении, среди клиентов которого было несколько крупных железных дорог. Четыре года спустя он женился на Алисе Ганауэр, дочери одного из партнеров этой фирмы. В 1926 году его зарплата и доля в компании достигли 75 000 долларов в год; на следующий год эта сумма выросла до 120 000 долларов. В 1929-м он и сам стал партнером фирмы и прочно утвердился в среде преуспевающей элиты.

1930-е стали для него годами горя и скорби. Вернувшись в Соединенные Штаты после еврейской конференции, проходившей в Лондоне в 1933 году, на которой Хаиму Вейцману не удалось обратить его в сионистскую «веру» – «Мой мальчик, с вами нелегко иметь дело, – сказал ему Вейцман, – вас придется брать измором»[1049], – он узнал, что его мать больна неизлечимой формой рака. Она умерла в начале 1935 года; жарким летом 1937-го та же болезнь унесла и его отца. Штраус задумался о достойном увековечении их памяти. «Я узнал, – пишет он в своих мемуарах, – о нехватке радия для лечения рака в американских больницах»[1050]. Он создал Мемориальный фонд Льюиса и Розы Штраус и разыскал молодого физика Арно Браша, бежавшего из Берлина. Браш изобрел приводимую в действие конденсаторами разрядную трубку для производства импульсов высокоэнергетического рентгеновского излучения, так называемый «импульсный генератор». Летом 1934 года, когда Лео Сцилард работал вместе с Чалмерсом в больнице Св. Варфоломея, он договорился с Брашем и его берлинскими коллегами, что они проведут эксперимент по расщеплению бериллия жестким рентгеновским излучением. Им это удалось, и Браш вместе с четырьмя другими участниками этой работы вошел в число соавторов статьи, которую Сцилард и Чалмерс отправили в Nature[1051]. Но если рентгеновское излучение способно расщеплять бериллий, это означало, что оно по меньшей мере может порождать радиоактивность и в других элементах. «Полученный таким образом изотоп кобальта, – пишет Штраус, – был радиоактивным и мог испускать гамма-лучи, сходные с излучением, которое испускает радий… Радиоактивный кобальт мог быть произведен… по цене нескольких долларов за грамм. Стоимость радия составляла в это время около пятидесяти тысяч долларов за грамм… Я предвидел возможность массового производства такого изотопа и его передачи в больницы в память моих родителей»[1052].

В игру вступает Лео Сцилард, все еще находящийся в Англии:

30 августа 1937 г.

Дорогой мистер Штраус,

насколько мне известно, Вы заинтересованы в создании импульсного генератора, предназначенного для производства искусственных радиоактивных элементов…

В настоящее время я не имею возможности [предоставить кому-либо права на производство в рамках этого патента]. Однако возможно, что впоследствии… я получу полную свободу действий в отношении этого патента. Если это произойдет,