не так страшно. Кстати, а если я все же умру, пообещай, что не женишься на какой-нибудь шлюхастой бабе, которая будет обижать нашу дочь, пока ты будешь на работе. Если что отдай ее своей маме. Она ее точно не обидит. Или Мише с Машей. Только не какой-нибудь шлюхастой.

– Ты не умрешь.

– Ну а вдруг. Пообещай и поклянись.

– Клянусь.

– Вообще-то ты должен был сказать, что ты никогда не женишься после меня. Ни на ком.

– Я не женюсь ни на ком. Клянусь.

– Ты скажешь все, что я хочу услышать?

– Да, – как ни в чем не бывало произносит Слава, вставая с кровати. – Но имей в виду во время беременности я подкаблучник, после – полукаблучник.

– Полу это как? – приподнимаюсь на локте, пытаясь понять зачем Архангельский встал с кровати.

– Это иногда под каблуком, иногда включу злого дядьку.

– Ммм… мне кажется, полукаблук – это самое то. А то мне прям иногда бесит, что ты такой хороший и терпеливый. Хочется специально тебя вывести из себя.

– Знаю. Поэтому не ведусь на это, – ну кто бы сомневался. Хитропрошаренный гаденыш.

– А зачем ты встал?

– За носками. У тебя не ступни, а лед.

– Да, есть такое. Сегодня особенно. В самой нижней полке, такие с оленями. Красненькие, – на мой комментарий Слава открыто усмехается. – Знаешь. о чем я сейчас подумала?

– Думаю, да.

– О чем?

– О том, что тебе так и не удалось затащить меня в фотостудию и снять эту хероту с новогодней атрибутикой и свитерами с оленями. С дебильными наигранными улыбками и счастливыми лицами.

– Точно.

– Это что? – Слава достает сначала одну, затем вторую подарочную упаковку.

– Не важно. Положи обратно.

Закрываю глаза, когда понимаю, что Слава и не думает меня слушать, принимаясь распаковывать мои не подаренные год назад подарки. Блинский блин!

– С новым две тысячи пятнадцатым годом, Вячеслав Викторович. Как мужчине предпенсионного возраста дарю тебе нужные подарки: тонометр и глюкометр. На сертификат на колоноскопию мне стало жалко денег. Ну это уже подарю на сорокапятилетие. Ps много в «Ну погоди» не играй. Зрение после сорока и без того сильно садится, – читает вслух мое прошлогоднее послание.

Долго не решаюсь открыть глаза. Ровно до тех пор, пока не ощущаю, как проседает кровать. Чувствую, как Слава надевает на мои ноги носки. Значит не сильно обиделся.

– Я тебе машину, а ты мне тонометр.

– Справедливости ради, я машиной не пользуюсь по твоей милости, – открываю глаза. – Не обижайся.

– Смотри, как жизнь повернулась. Давление меряем тебе и на диете сидишь ты.

– Это все твоя дочь виновата.

– Моя? А я думал, наша.

– Когда она делает и будет делать что-то плохое – она твоя. В остальных случаях – наша.

– Вы неподражаемы, Наталь Санна.

– Я знаю. Давай уже баиньки? Согрей меня и не нуди.

Кутаюсь в очередной раз в одеяло и засыпаю почти сразу, несмотря на тянущее чувство в пояснице. К нему я уже привыкла, равно как и к невозможности спать на животе.

Правда, посреди ночи я просыпаюсь от совсем не характерных ощущений в пояснице и животе. И только спустя полчаса кряхтения до меня доходит. Вот тебе и плановая госпитализация…

***

Никогда не думала, что молчать и находиться в тишине так приятно. Уверена, что и Слава думает сейчас точно так же. Я была уверена, что в случае благоприятных родов, моя жизнь вернется на круги своя. Я буду есть все, что хочу, спать на животе, буду активной мамкой, наяривающей шаги с коляской. Да чего уж там греха таить, наконец займусь сексом и выведу мужа из голодного пайка. Ничего из этого за полтора месяца не произошло.

Зато мы с Соней живы и здоровы. И это так прекрасно осознавать. Особенно, когда лежишь после полуторачасового сна отдохнувшая и счастливая. Так, стоп. Сколько мы лежим уже и наслаждаемся тишиной? Полтора часа? Учитывая, что наша дочь та еще крикунья – это странно.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – медленно поворачиваю голову к Славе.

– Да, подозрительно.

– Может, что-то случилось? – вдруг доходит до меня, и я резко приподнимаюсь с кровати.

– Ляг. Ничего у нее не случилось. Минут пять, и даст о себе знать.

– Слава?

– Оу?

– Ты сильно устал? По школе от одного до десяти. Только честно. Мы же не на телевиденье, где надо говорить все по шаблону, как прекрасно и легко быть родителями.

– На семерку. Нет. Сейчас на шестерку.

– А жалеешь, что мальдивский презерватив оказался гондоном? Только честно. Я не осужу.

– Не жалею. А ты?

– Тоже. Только иногда мне хочется… не то, что бы ее прибить, но поговорить по-матерному. Вот на фига так разрываться и реветь? Ну не болит же ничего. Зачем так пугать родителей. Я реально не понимаю.

– А мне хочется ей навалять, когда она не сосет молоко. От души так. Вот как можно не хотеть грудь?

– Да, это напрягает. Как думаешь, когда станет легче? – вместо ответа Слава подкладывает под голову руки и широко улыбается. – Ну?

– Лет через двадцать, когда турнем ее из дома на вольные хлеба. А пока можно довольствоваться малым – отдых только вдвоем, без малой до лет восьми. Летом полетим. Мама Соню заберет. Ей только в радость будет.

– Супер, – закрываю глаза и представляю нас только вдвоем в лазурной водичке. И крик… очень громкий истошный крик. Эх. Открываю глаза и перевожу взгляд на Славу.

– Как думаешь, почему она сейчас разрывается от плача? – первой не выдерживаю я.

– Просто так.

– А мне кажется, нет. Так истошно орут, когда реально что-то не так. Может, нагадила?

– Гадят животные. Мать, блин, твою мать.

– Отец, помолчи, – оба прислушиваемся к плачу. – Не получится проигнорировать.

– Встаем?

– Ага. Кто?

– Давай на камень ножницы.

– Давай.

Видимо, каждый из нас не сильно заморачивался с фантазией, раз трижды у обоих выпали ножницы.

– Давай четвертый раз решающий, но только не ножницы.

– Давай, – соглашается Слава и мы тут же переигрываем партию. Оба лжецы, судя по вновь выпавшим у обоих ножницам. – Вместе.

Так и хочется сродни