Когда темный силуэт оказывается ко мне спиной, сгибом локтя захватываю подбородок незнакомца, одновременно при-жимаяегоруки ктелу. Ростом ночнойбродягалишьнаполголовы выше моего плеча и хлипок сложением, так что особого сопротивления не предвидится.

Однако вместо того, чтобы от испуга потерять сознание или по той же причине заорать дурным голосом, незнакомец довольно сноровисто бьет меня каблуком в подъем ноги и почти одновременно локтем — в солнечное сплетение. Будь он тяжелее килограммов на двадцать-тридцать, я бы от такого приема бездыханно улегся на коротко стриженую траву газона. А так я только ухаю от острой боли и поднимаю противника в воздух. Он перестает сопротивляться и покладисто замирает.

Через несколько секунд у меня складывается отчетливое впечатление, что ситуация приобрела патовый характер. Несмотря на его, в обшем-то, незначительный вес, держать этого типа всю ночь на руках невозможно. Поэтому я с угрозой спрашиваю:

— Ты кто такой и что здесь делаешь?

На это следует неожиданно спокойный, хотя и слегка придушенный ответ:

— Если вы поставите меня на землю и отпустите мою шею, нам легче будет общаться.

Это мой первый интеллигентный и разумный собеседник за всю ночь и ему нельзя не пойти навстречу. В падающем из окна свете кожа ночного незнакомца кажется красноватой. И еще, она вся в мелких морщинках.

Спокойно оправив одежду, он протягивает руку:

— Билл, из Мексики. Я приехал в этот институт на семинар по стратегии экономических реформ. Но, похоже, ночью здесь никого не бывает. Вот только ты…

— Ладно-ладно, не надо обижаться. Я Алекс, из России. Темнота с детства угнетающе действует мне на психику, и я начинаю бояться незнакомых людей.

— А больше никто тебя этой ночью не пугал?

Вопрос задан профессионально-равнодушным тоном, который заставляет меня насторожиться. И ответить самым дурацким из возможных вопросом:

— А что?

Билл хмыкает:

— Да ничего. Здесь некоторое время околачивался какой-то сомнительного вида мотоциклист, а потом два раза медленно проезжала патрульная машина. Вот я и подумал…

— Ко мне это не имеет никакого отношения.

— А манжет рубашечки почему в крови? Что, в России так носят?

И Билл довольно небрежно треплет мой измаранный рукав.

— Оставь мою одежду в покое. Я в аварию попал. Водитель такси пострадал, это его кровь. Вообще говоря, по своим манерам ты больше похож на полицейского, а не на специалиста по проблемам экономики.

Билл равнодушно отвечает почти без размышлений:

— А я и есть полицейский.

* * *

Пока я, оторопев, силюсь разглядеть в темноте выражение лица моего нового знакомого, он спокойно поправляется:

— Вернее, я бывший полицейский. Потом расскажу. Сейчас у нас другие проблемы. Надо возвращаться в Амстердам. Если, конечно, ты не собираешься платить за гостиницу.

Я не собираюсь платить за гостиницу. В размышлениях о ближайшем будущем мы оба начинаем понемногу приплясывать. Ночь не то чтобы очень холодная, но ветер несет с моря резкую соленую свежесть, от которой по спине хлопотливыми стаями разбегаются мурашки. Билл между тем заканчивает свою мысль:

— На вокзале ночевать нельзя. Там дверей нет. Очень холодно. Действительно, в Гааге на железнодорожном вокзале двери имеются только со стороны входа. С другой, через крытые туннели для поездов, вогромный, отделанный мрамором зал ожидания врывается довольно холодный майский ветер. Ночевать там нечего и думать. Домчавшись на такси до вокзала, быстро покупаем билеты и едва успеваем вскочить в последний поезд. И я снова отсматриваю ночной придорожный пейзаж Амстердам-Гаага, на этот раз в обратном порядке.

Итак, я снова в аэропорту «Схипхол», но уже в компании с мексиканцем Биллом, который в настоящий момент мирно спит в ярко-желтом пластиковом кресле. Как и я, он прилетел на семинар по стратегии экономических реформ и человеческим ресурсам, который проводит Институт международных исследований в Гааге. Институт содержит голландское правительство, но несмотря на это в нем много профессуры левой ориентации. Сторонники радикальных экологических движений, защиты этнических меньшинств и вообще правозащитники из Африки, Азии и Латинской Америки здесь чувствуют себя как дома. Даже лучше, чем дома, потому что в Голландии уровень жизни выше.

Но сейчас меня занимает другая мысль.

— Билл, так ты бывший полицейский?

Не открывая глаз, Билл кивает:

— Именно так. Меня выгнали примерно год назад.

И он замолкает. Минут через пять я понимаю, что так я продолжения не дождусь.

— За что выгнали?

— За дело.

Снова молчание. Тряхнув кресло так, что мой новый знакомый едва не вываливается из него, настаиваю:

— Ты будешь рассказывать? Хватит спать!

Билл, наконец, открывает глаза и, зевнув, выпрямляется:

— Ох, ну хорошо. Меня выгнали за то, что я направил начальству рапорт о коррупции среди полицейских. Наслушался разговоров коллег, да и насмотрелся тоже всякого, разного, и решил бороться за справедливость.

— Ты ненормальный!

— Не поверишь, но моя жена сказала то же самое. Правда, у меня от отца оставалась в наследство небольшая гостиница, поэтому я мог себе позволить некоторую независимость в отношениях с начальством. Так что с голоду мы не умерли. А потом друзья устроили меня водну неправительственную организацию, и вот я здесь на семинаре.

Но я уже не слушаю Билла. Так получилось, что в этой стране все против меня. А коли так, надо спешно искать союзников, тех, на кого я могу положиться. И вполне может статься, Билл окажется первым из тех, к чьей помощи мне придется прибегнуть.

* * *

— Мне плевать, что он там натрепал сотрудникам наружки! Они его засекли ваэропорту на контакте с этим латиноамериканцем, что ему еще было говорить? Не распускайте слюни! Он гораздо хитрее, чем вы думаете. Я не переношу Соловьева, но признаю, что в голове у него кое-что есть.

Сибилев пренебрежительно помотал головой и отвернулся к окну. Он расположился в единственном кресле. Воропаев и Панченко сидели на кровати, молча слушая начальника группы. Воропаев без выражения смотрел перед собой, сцепив на коленях длинные худые пальцы; практичный Панченко методично оглядывал номер. Результатом его неторопливых наблюдений стал вывод о том, что номер Сибилева ненамного лучше того, где разместились они с Воропаевым, а если и дороже, то только потому, что был одноместным. Сделав этот вывод, Панченко принялся разглядывать лежащий у встроенного шкафа кожаный чемодан с гобеленовыми вставками. По его мнению, чемодан можно было бы купить и подешевле. Когда он медпенно перевел взгляд и изучающе уставился на ботинки начальника группы, Воропаев, помнивший рассказ Соловьева о военных ботинках Сибилева, незаметно толкнул его ногой и едва заметно покачал головой.

При последних словах Сибилева об умственных способностях Соловьева