вокзале. Небольшое и тихое здание, окруженное огромными деревьями, небо переливающегося, как искусственный жемчуг, серого цвета и как будто нарисованная башня собора над кронами голых деревьев в окружении черных крапинок — летающих вокруг нее галок.

После того как поезд с грохотом, напоминавшим мытье кастрюль, отъехал от станции, мы пошли в сторону города, погруженного в такую тишину, что, казалось, слышно, как опадает туман, покрывший все вокруг липкой пленкой. Время от времени только со стороны башни долетали писклявые голоса галок, острые вначале и впоследствии растянутые эхом, исчезающие, как внезапно поставленная точка и протянутая от нее все утончающаяся черточка.

Мы входим в город по улице, на которой несколько домов разрушено бомбежкой. По улице бродят люди, останавливаются, чтобы поговорить, и идут дальше. Мы входим в мэрию, я ищу консьержа и спрашиваю, как нам попасть в суд.

Он выводит меня за ворота, показывает мне улицу и говорит, что суд находится у собора. Городок небольшой и старый, улочки узкие и запутанные, и, как в большинстве случаев во Франции, на улицах встречаются почти исключительно старые мужчины и старые женщины. По узкой улочке идем к собору. Везде покой и тишина, общее настроение прерывается лишь отдельными сценами, как в театральной пьесе.

Сцена первая: Встреча двух старушек и диалог:

— Bonjour Madame Duval, ça va?

— Bonjour Madame Lepont, merci, ça va, et vous même?

— Oui, merci, ça va tout doucement. Ah! Quel vilain temps…

— Oui. Il fait froid aujourd’hui… le brouillard…

— Et votre monsieur le mari se porte mieux?

— Oui, le pied est toujours enflé un peu, mais comment voulez-vous… Avec un temps pareil…[378]

Между девятью и десятью часами весь город ведет те же диалоги на улице, из окна в окно, в магазинах. В переулке встречаем большую телегу на двух колесах, в которую двое старых рабочих опустошают выставленные перед каждым домом коробки с мусором. Один стоит на машине и утрамбовывает мусор, второй подает ему коробки и, забирая уже пустые, ставит их перед домом. Спящая лошадь двигается сама и сама останавливается перед следующим домом. В это время на всех улицах всех городов и поселков Франции повторяется то же самое, с той лишь разницей, что в крупных городах это делают огромные автомобили в форме жуков.

Сцена вторая: из-за поворота вышла одетая во все черное старушка, остановилась около телеги и сказала:

— Bonjour, Monsieur Paul, ça va?[379]

— Merci madame, — сказал мусорщик, — et vous même?[380]

— Oui, ça se tasse. Quel travail quand même avec ces boîtes…[381] Но если так и дальше пойдет, то у людей нечего будет выбрасывать…

— Mais oui[382]. — И начинается длинный, всегда один и тот же разговор о нехватке продовольствия. Один уборщик оперся о колесо телеги, второй — на телеге, присел, и болтают.

Мы подходим к площади перед собором. Красивый старый готический собор, впрочем известный и посещаемый. Как и вся французская готика, так и этот собор, несмотря на свою серьезность, старину и массивность, легкий, живой, вписавшийся в ландшафт городка, один из многих, без претензий. К нему нет особого почитания, никто не говорит, что он weltberühmt[383], никто не разбирает его по кусочкам, исследуя отдельные камни; с ним можно просто поговорить, как с только что встреченным мусорщиком.

Во Франции столько храмов, столько памятников, столько старой мебели и старых домов, среди которых проходит жизнь, что даже памятники — вещь самая обычная. Они являются частью повседневной жизни. Они принадлежат всем, и потому их проще считать «моими любимыми» и искать в них очарование, которое никто не заставляет искать; проще входить с ними в тесный контакт. И никто не возмутится, если я, например, вдруг стану утверждать, что Нотр-Дам — это средневековый китч и что химеры — ничто по сравнению с зелеными лошадьми Пикассо.

Суд расположен в готическом доме рядом с собором. Величественное здание с толстыми стенами, сводами, широкими лестницами, узкими и длинными окнами. Мне всегда кажется, что дом вытесали в огромной каменной глыбе, а залы и комнаты выдолбили большим зубилом.

Получив у консьержа информацию, мы пошли к судебному писарю. Он сидел среди больших фортификаций книг, актов, папок — в четырех стенах, утолщенных полками, где стояли внушительные фолианты. Если вы хотите ознакомиться, например, с исками своих предков 1680 года, вы, вероятно, найдете здесь много необходимых документов. Здесь живут и дремлют на полках столетия, лишь порой пробуждаемые событиями, которые, однако, не привели к разрушениям. Кто там что разрушал? На севере немного, а так почти никто и почти ничего. Больше всего разрушений произошло в пароксизмах великой революции после десяти веков равновесия, после десяти веков практически непрерывной жизни, тянущейся, как нить, намотанная на катушку. Разрушали pour changer les idées[384], они могли себе позволить такой каприз.

Что наша жизнь? Наматывание на кусок картона коротких кусочков ниток без возможности их связать. Где мне искать свидетельство о рождении деда? Где найти след прабабушки? К чему прицепить обращенную в прошлое мысль? Ни к чему — к историям, почти легендам страны, арендовавшей в Европе проходную комнату и десять веков пытающейся устроиться в ней со всеми удобствами и с иллюзией комнаты с отдельным входом, растрачивая всю свою энергию на споры и борьбу с проходящими. Как думать о том, чтобы обставить эту комнату хорошей мебелью, безделушками, сервантами, если в ней постоянно пачкают пол, разбивают и портят предметы? Это не жизнь, это мимолетность жизни бабочки, и, возможно, поэтому в нашем характере столько черт, напоминающих это насекомое. Как нам стать муравьями?..

Я показал писарю повестку в суд, объяснил, в чем дело, и попросил назначить судебного переводчика, поскольку обвиняемый не говорит по-французски.

— Mais parfaitement, Monsieur[385]; сегодня рассматривается несколько дел других поляков, для которых уже вызвали переводчика, так что я только допишу на деле этого господина, что и ему требуется переводчик.

Он нашел дело С., записал и отложил. Поскольку он был очень любезным, я спросил, нельзя ли пригласить государственного адвоката, так как обвиняемый является безработным и, не имея денег, хочет воспользоваться правом на защиту. «Да, конечно». Он взял повестку, свидетельство безработного и пошел к председателю суда (monsieur le Président). Через некоторое время он вернулся с фамилией адвоката, назначенного председателем. Адвоката зовут месье Б., и живет он там-то и там-то. Идем к адвокату.

Снова улочки и окна низких домов. Проходя мимо, заглядываю: тонущие в полумраке комнаты, заставленные старой фамильной мебелью,