самом деле, когда-нибудь узнаем. В данный момент известно только, что большевики дают взбучку непобедимой армии и гонят назад. Французы потирают руки, и если дальше так пойдет, то через две недели будут рассказывать о казаках на Монмартре. Есть два мнения: одни рассказывают байки и приписывают их лондонскому радио (Точно! Лондон передавал!), причем Германия уже проиграла и получила по башке. Вторые — скептики: немцы еще покажут весной, на что они способны.

Мне кажется, истина посередине. Нынешние удачи русских не имеют такого значения, как это себе представляют оптимисты, но и не думаю, чтобы немцы весной были способны на контрнаступление. Из того, что слышно от очевидцев, работающих у немцев, им все больше не хватает сырья и транспортных средств. А что будет, когда свое слово скажет массовое производство авиационной техники в Америке? Когда начнут бомбить Германию днем и ночью? Игра еще продлится, к счастью, результат уже сейчас известен.

23.12.1941

Я оделся понаряднее, сел на велосипед и поехал в город заказать цветы для супругов П. Мы решили послать им что-нибудь из лучшего цветочного магазина в Париже. Я поехал на улицу Рояль в «Ля Шом». Один из многих изысканных магазинов Парижа, где еще царит атмосфера «Париж 1900». Стиль модерн, в принципе, тяжело переваривается, но французы смогли подать его кое-где в облегченном варианте, и он даже приобрел здесь особый оттенок. Он не мертвый — он все еще живой и дышит. Вход в «Ля Шом» невзрачный, внутри мрамор, стукко, позолота, гирлянды со всеми тонкостями самого неестественного на-турализма бордельного стиля. Персонал, как и во всех магазинах данной категории: зрелые дамы, скромно одетые в черное, с оттенком провинциальных святош. Cтарые девы из обедневших хороших домов, ожившие персонажи Бальзака. Цветы здесь расставлены в беспорядке, перемешаны, никакой погони за эффектом. Эффектными могут быть магазины для нуворишей, для простого народца; а для постоянной клиентуры, для истинной «знати» Парижа с улиц Бак, Гренель, с Сен-Луи-ан-л’Иль, частично из 16-го округа Парижа (там уже много нуворишей), никаких эффектов.

Я вошел с изысканной скромностью молодого человека из хорошего дома. Ко мне подошла одна из бедных кузин и голосом в тональности «Радуйся, Мария, благодати полная!» спросила: Vous désirez, Месье? — Je voudrais un azalée[350]. Она ведет меня в глубь магазина и показывает куст азалии. Сколько? 1200 франков. Я даже не моргнул, хотя внутренне согнулся, как будто мне на спину закинули тяжелый мешок. О, нет — vous savez[351], — я бы предпочел что-нибудь поскромнее, медленно говорю я. Mais voilà, Monsieur — 600 francs[352]. Немного легче. Ничего не говорю и смотрю. Уважение бедной кузины возрастает. Моя скупость, осторожность в расходовании денег выдают аристократию лучшей крови. Здесь можно смело показать, что ты — скряга. Таких уважают, потому что ты определенно богат. Нахожу меньшее растение, поскромнее, но красивое. 180 фр. Беру и прошу выслать завтра до обеда на улицу Сен-Лазар, 20. Адрес показался ей немного странным. Притворяется, что ослышалась. «Сен-Оноре, 20?», — спрашивает она невинно. Non, non, Сен-Лазар. В ее глазах отчетливо мелькнуло: «Где это видано, жить в таком районе…» Госпожа П., указывая свой адрес в магазинах такого рода, всегда добавляет: Provisoirement, vous comprenez, les événements...[353] Я ничего не добавил. Она провожает меня до выхода и, открыв дверь, тоном «ныне и в час смерти нашей» говорит: A votre service, monsieur[354].

После обеда в мэрии 17-го arrondissement[355] в отделе безработицы. Нужно получить справку для одного из «агнцев», в какой период он получал пособие по безработице. Я оставил велосипед в «гараже». Сейчас перед всеми ведомствами, мэриями, большими кафе есть охраняемые велосипедные стоянки. Платишь франк, ставишь велосипед под специально построенный для этой цели козырек, получаешь от деда номерок, и можно спокойно идти.

Я вхожу в темную комнату. По всей длине тянется низкая конторка, деля зал на две части. Стены за ней заставлены стеллажами, полными папок и бумаг. От пола до потолка. Несколько старых чиновников сидят за конторкой, разговаривают, кто-то бродит вдоль полок, как тень, ищет что-то, что и не собирается находить. Справа, у стены, стоит небольшая застекленная будка с надписью «Информация», а в ней лысый старик с беретиком на макушке черепа. Ореховая скорлупа на медном набалдашнике. Наверху, под потолком, выбито маленькое окошко, соединенное с залом с помощью лифта для бумаг и документов. В нижней и верхней части два ролика от занавесок, несколько шнурков и старая коробка от сигар. «Дело» кладут в коробку, тянется шнур, коробка подъезжает к окошку. Высовывается голова в беретике, вынимает «дело», le cas est examiné dans les archives[356], ответ кладет в коробку, коробка спускается.

Здесь царят припорошенные пылью, тишина и спокойствие. Несколько клиентов ждут, разговаривая шепотом. Здесь ничего не важно, потому что важно всё: акты, папки, выписки, документы переносятся тщательно, с преданностью, даже со вкусом. Спешка, методы научной организации труда, целесообразное размещение мебели, четкое и быстрое администрирование и исполнение служебных обязанностей — все это чушь. Поскольку тысячи бумажек живут здесь уже сотни лет, то способы их хранения не должны меняться. Неспешно, рассмотрим, вы получите то, что хотите, а пока можно поговорить, чем-то поделиться или рассказать что-нибудь смешное и остроумное. Не заморачиваться правилами, организацией, вечным «должно быть», скорее, послать все это к… Куда? ТУДА. А то что беспорядок, власть глупых и ненужных инструкций, власть лишних действий и требований — ничего не поделаешь. Право и законы являются правом и законами, у граждан врожденные способности и привычка их обходить. В этом беспорядке всегда есть возможность обсудить, правильно это или нет, может, можно как-нибудь «arranger»[357], можно поговорить, поторговаться «spirituellement»[358] и мягко, без скандала, решить вопрос и уйти. Атмосфера канцелярии старого нотариуса.

У конторки двое клиентов, добродушные старички. Разговаривают вполголоса. Время от времени шелестит их тихий смех. В смехе стариков есть нечто похожее на шелест старых бумаг. Прислушиваюсь.

— Savez-vous[359], настоятеля посадили несколько лет назад. За торговлю местами в раю. Figurez-vous[360], он продавал святошам места в раю. За «fauteuil d’orchestre»[361] около св. Антония брал 3000 франков, а за раскладные стулья рядом с покровителем рогоносцев, св. Иосифом, 1500 франков. Но его посадили раньше, чем он смог повесить в ризнице объявление, что мест больше нет.

Хохочут, качаются от смеха, как две юлы, которые медленно крутятся в конце вращения. Чиновник вмешался в разговор на тему суеверий:

— Vous savez… Я