Шрифт:
Закладка:
Дорогая моя Эллен, Клинтон настаивает, чтобы я вернулся к тебе в «Буковую Рощу», но я не могу убедить себя это сделать, пока не получу твоего позволения – пока не исповедуюсь в своем преступлении и не вымолю прощения, в дополнение к прощению моего великодушного мальчика, которого я решился погубить еще до его рождения, но он отпустил мне этот грех. Тема эта отвратительна – вовсе не подходит для ушей скромной, добродетельной девушки, так что я постараюсь поскорее с ней разделаться. Познакомившись с мисс Тауэрс, я поначалу вовсе не собирался на ней жениться: она была бедна и из скромного семейства. Мы полюбили друг друга, и она готова была стать моей на моих условиях. Наша связь открылась ее родителям: чтобы успокоить их и доставить удовольствие Матильде, я объявил, что мы женаты. Моим словам поверили; Матильда приняла мое имя, и весь мир – точнее, ее маленький мирок – был обманут. В то же время я заявил отцу, что она для меня не более чем любовница; он не поверил. Так я запутался в собственной лжи. Незадолго до рождения нашего второго сына мой отец умер, и дед предложил мне две тысячи в год на условии, что поместье я сохраню в целости для старшего сына. Я любил Матильду; отец умер, а дед признал наш союз, и страхи мои рассеялись. Я женился на ней, а через три дня после рождения Вернона подписал акт о наследовании. Такова моя история. Леди Грей настояла на том, чтобы сохранить в тайне от всех время заключения брака. Милый, великодушный мой Клинтон занял место старшего сына. Я не осмеливался открыть ему правду; нет, я воображал, что оказываю ему благодеяние, позволяя до моей смерти занимать это ложное положение. Он разоблачил мой обман, но не проклял меня. Едва я тебя увидел, как понял, что ты, ты одна способна вознаградить его за мою несправедливость. Я уверовал, что вы созданы друг для друга, и в этом не обманулся. Я хотел рассказать все до брака, но полагал, что, если в дело будут замешаны твои чувства, ты не отвергнешь моего сына из низких и корыстных побуждений. И не ошибся, верно? Но пока Клинтон был за границей, я с неудовольствием заметил, что Вернон изо всех сил стремится войти к тебе в милость, а ты поощряешь его старания. Тогда я попытался оторвать его от тебя подкупом и, как последнее средство, поведал ему тайну рождения брата; в ответ он обещал уступить дорогу Клинтону. Остальное ты знаешь. Он и не собирался от тебя отказываться: мое наследство, да к тому же твое состояние – чего еще желать? Клинтон – ангельское сердце, воплощение доброты; но он настаивает, что не может больше здесь оставаться, что у него нет никаких прав, поэтому он уехал за границу. Он страшится бросить тебя здесь беззащитной пред яростью Вернона, и мне пришлось пообещать, что я поживу в «Буковой Роще» и не позволю его брату явиться к тебе без твоего полного и свободного согласия. Но, как я уже сказал, не могу появляться перед тобой, пока не объясню все как есть. Теперь тебе известно все. Жди меня завтра. Не бойся Вернона; я позабочусь о том, чтобы он не посмел ни преследовать тебя своей злобой, ни домогаться сокровища, которое, как я верю всем сердцем, ты хранишь для моего дорогого, моего богоподобного Клинтона.
Тысячу раз я читала и перечитывала это письмо; душа моя была в смятении. Сперва я не заметила ничего, кроме истории сэра Ричарда, и радостно и гордо решила вознаградить Клинтона, насколько смогу, за все причиненное ему зло; но потом перечитала письмо, и многие строки его наполнили меня тягостным изумлением. Клинтон уехал за границу – нарушил свое обещание, – ни словом со мной не обмолвился; и было что-то очень неделикатное в том, как дядюшка объяснялся за него. Странно, совсем не этого я ожидала от дорогого кузена! Конечно, он напишет… – но нет, уже уехал, не написав ни строчки! Страшилась я и встречи с сэром Ричардом, грешным и кающимся отцом; обнаруженное им полное равнодушие к нравственным принципам, основанное не на эгоизме, как у Вернона, а на слабости характера и природном отвращении к правде, было мне противно. Где же мой дорогой отец? Он швырнул меня из священного пристанища добродетели в мир греха и притворства, мир, пороков которого не искупает даже Клинтон – ведь он, как думалось мне, меня покинул. Я боролась с этими чувствами, но их неоспоримость побеждала и брала надо мной верх. И все же среди всех этих волнений и тревог глубокое чувство счастья наполняло мою душу. Тайна и тирания, окружавшие меня, сметены, словно паутина. Я свободна – могу следовать велениям своих чувств; больше не грешно любить того, кому беззаветно отдано мое сердце. Летели часы; я жила словно во сне, поглощенная изумлением, надеждой, сомнением и восторгом.
Наконец, в шесть часов вечера на аллее показалась карета: при мысли о встрече с дядюшкой меня охватил ужас, и я, задыхаясь от волнения, поспешно удалилась к себе. Через несколько минут в дверь постучала служанка: она сообщила, что приехала леди Хит, и вручила мне письмо. Оно было от Клинтона, из Лондона, помечено вчерашним днем. Я страстно прижала его к губам и к сердцу, а затем нетерпеливо пробежала глазами содержание.
Наконец-то, дорогая Эллен, – писал Клинтон, – я доволен; до сих пор я волновался за тебя. Я умолил отца поехать к тебе, но и это меня не успокоило – ведь тебе нужна не столько защита, сколько сострадание и искренняя бескорыстная дружба. Мысли мои обратились к самому давнему и дорогому моему другу – сестре Каролине. Она была на континенте – я немедленно отправился туда, чтобы все ей рассказать и попросить совета и помощи. Судьба ко мне благоволила – я нашел ее в Кале, – теперь она с тобой. Она – мое второе, лучшее «я». Мягкость ее характера, точность суждений и нежность сердца вместе с тем, что замужем она за лучшим и благороднейшим из людей, делают ее тем человеком, которому я могу доверить твое счастье. О себе не говорю – мой дух судьба не покорит, и путь мой для меня ясен. Жаль
