- Ты… тоже там был ведь, - продолжает отец Дивьяна. – Не говори, что это видения, галлюцинации и психомоторное перевозбуждение вследствие чего-то там…

Экий диагноз интересный. Главное, что позволяет как-то объяснить случившееся с точки зрения современной науки с медициной.

- А раз так, то должен понимать… спросится. За неотданные долги. И лучше пусть с меня, чем с моего сына или его детей… и предки опять же. Боги. Боги видят. Знают. И не надо, чтоб видели неблагодарного. Или труса. Так что… змеевы камни, они, конечно, ценны, да не ценнее жизни. Пусть берет.

Я их чувствую даже.

На груди.

Горячие такие, словно искорки. Но тепло их мешает уйти туда, где хорошо и спокойно. Вот зачем он так со мной? От внезапной обиды хочется плакать и желание столь сильное, что я почти ускользаю.

Туда.

Я не хочу возвращаться, а все одно…

Серое-серое. Какое серое. Только сейчас не выглядит оно мрачным, скорее наоборот уж. Нарядная серость? Отчего бы и нет.

Ощущение, что того и гляди солнце высунется.

Но это уже будет право слово, чересчур.

Тропа.

И я иду… к дубу. Ветви у него могучие, покачиваются под тяжестью небес. Корни. Родник. Все знакомо. Я огляделась и присела.

Интересно, это значит, что я уже умерла? Или все еще так сказать, в процессе?

- Пришла? – на сей раз она как-то ниже. И обыкновенней, что ли? Живее? Не знаю, как это описать. Человечней? Нисколько. Человеческого в её лице по-прежнему мало. И глаза разноцветные. Один еще больше побелел, второй – потемнел почти до черноты.

- Пришла, - говорю. – Извини, что припозднилась. Не отпускают.

- Вижу.

И я вижу. Нити от меня тянутся и уходят в сизую зыбь, которая тут вместо воздуха.

- И что теперь? Обрывать?

- Чтоб так просто было…

- У нас ведь получилось? Дверь открыть… отпустить… что с ними стало? С князем, с ведьмой…

- То, что должно. Обрели покой.

Грустно.

И… да, наверное, так правильнее. Но все одно грустно.

- Им давно было время уйти, - мягко говорит богиня, присаживаясь на корень дуба. И тот поднимается, чтобы ей удобнее было.

- Как и моим родителям, да? Я ведь видела их. И не только… все, кто… случилось.

- Нити запутались, а теперь распутались.

- А раньше? Почему раньше не получалось. Если нужно было просто… дверь открыть и отпустить…

- Просто? – она рассмеялась громко так, и на смех её из серой земли поднялись цветы. Вовсе даже не кладбищенские лютики. Иные. Кажется, клевер. И вот вязель разноцветный, который здесь совсем даже не разноцветный. Яснотка, на крапиву так похожая. Незабудки друг к другу жмутся. – Разве просто, ведьма Любомира?

Я задумалась.

Отворить дверь… и дальше? У меня в руках был крест. Тот, оставленный когда-то в корнях дуба. И еще дар от богини, такой своевременный, такой полезный.

За мной стояли те, кто…

И на зов тоже явились.

- Дверь можно было открыть. И выпустить их, запертых, но…

- Они бы не выжили? Те, кто открывает эту дверь?

- Да.

- И с крестом тоже?

- Он принадлежит не этому месту, не этой земле, - серьезно ответила богиня. – Это как если бы твой родич взял… не знаю, Сварожью слезу.

И снова смерть.

И там. И тут. А я вот жива. Стечение обстоятельств?

- Мир, - говорю. – Да? Он все… он ведь не разумен.

- Мир создал тот, кто стоит выше меня. И не мне судить, разумен ли мир или нет. Я знаю лишь, что в нем, как и в любом из вас, есть частица Творца.

Душа.

У мира тоже есть душа. И мне хочется улыбаться. И… почему бы и нет? Почему бы не подумать, что мир создал меня такую вот, нынешнюю, чтобы убрать давнюю занозу, чтобы… вскрыть гнойники и вычистить раны. Измениться. Восстановиться.

И для того связал во мне столько всего.

Разная кровь.

Разный путь.

- Хорошо, что получилось, - сказала я, вздохнув. – А дальше-то что? Мне с тобой идти? Или возвращаться.

- Не знаю, - богиня смотрела серьезно. – Я могу забрать твою душу. Но её держат так крепко, что с нею заберу и иные. Но и просто отпустить я тебя не могу. Ты одной ногой в моих владениях…

- Тогда как?

- Я могу, сестра… - я сразу узнала его. Как не узнать, пусть даже не в Змеином обличье он, но все одно… волос темен, кожа смугла, и наряд старинный, богатый. Золото блестит на руках, золото – на шитье. Да и сам он весь – золото. – Мои дети крепко ей задолжали…

- Он отплатился, - говорю. – Камни отдал. Змеиные. Я верну, если вдруг… очнусь.

Полоз смеется.

И смех у него такой вот, и сам он такой… меня просто накрывает вдруг с головой да так, что дыхание перехватывает.

- Хороша, дева… пойдешь со мной? – вкрадчиво интересуется Полоз. – Давно уж опустели чертоги, а тяжко одному. Я подарю тебе палаты каменные. Хочешь, яхонтовые, хочешь – лалами украшенные или каменьями зелеными? Любые… в золото одену… и наверх выпускать стану. Иногда.

И понимаю, отчего шли за ним, про себя позабывши.

Понимаю. И качаю головой.

- Извини, - говорю. – Ты всем хорош… и любая была бы рада… но… мое сердце несвободно. А так оно не честно.

И Полоз снова смеется.

- Добре, - говорит он. – Раз так, то вот…

Он выдирает волосок и кидает мне на руку, а волосок сворачивается знакомою змейкой.

- И жизни я ей даю, - говорит. – В твою чашу, сестра. После сочтемся.

- И от меня возьми…

Ведьма тоже выходит, кланяется низко. Та самая, что поила меня заговоренной водой.

- Чтоб род наш не оборвался… ослабел он, оскудел. Но теперь, может, и вернется все, как должно.

- И мы, - эти двое выступают, держась за руки. Упырица и… оборотень? Пожалуй… а я ведь знаю, кто это! И главное, что-то сразу приходит понимание, что не все было так просто в давней той истории.

Украли невесту на пути к жениху?

На эту невесту глядя, не скажешь, что она несчастна. Напротив… скорее уж не очень-то ей к жениху, отцом избранному, и хотелось. А этот вот, рыжий и