Перед Константином Германиком оказалась нелегкая дилемма: немедленно повесить предателя, как это повелевает военный устав, или вступить в переговоры с врагом? Последнее давало хоть призрачную, но надежду вырваться из западни на Юрьевой горе и исполнить приказ императора Валента. Так что важнее: воинский долг или приказ императора?! «Впрочем, – внезапно сообразил римский офицер, – приказ императора и есть воинский долг. Значит…»

– Допустим, я тебе поверил, – обратился он к пленнику. – Но ты уже предал меня один раз. Где гарантия, что ты сумеешь убедить сарматского вождя пойти на тайные переговоры, а не доложишь о численности нашего гарнизона и вооружении?

– Я намерен выторговать у Агаста свою долю добычи из Торговища, – по-деловому начал объяснять Лют. – Если же золото будет поделено между сарматами и готами, то мне, даже с оглядкой на мои ночные вылазки (помнишь их, трибун?!), достанутся воробьиные крохи. Конечно же, варварский вождь даст мне немного, но все же это лучше, чем стрела от Калеба. Готы мне не доверяют, Атаульф пошлет меня на приступ в первых рядах.

– Надо выиграть время, – даже не прошептал, прошелестел над ухом Германика Эллий Аттик, – пока Смила не вернется с подмогой.

Трибун досадливо отмахнулся от ставшего ненужным добровольного советчика. Он уже и сам просчитал все возможные варианты отсрочки штурма крепости. Это было легко. Вариантов не существовало вовсе. Но коль есть призрачный шанс вступить в переговоры с варварами, то почему не попробовать? «Однако где гарантии, что Лют не обманет? Пират и предатель – близнецы-братья».

– Скажи сарматам, что в случае штурма, мы утопим золото Торговища в Черной реке, – словно прочитав мысли командира, тихо подсказал хитроумный грек.

«Для того чтобы утопить сокровища в реке или ближайшем болоте, туда доведется пробиваться, – мелькнуло в голове у Германика. – Наверняка крепость уже закрыта со стороны Черной реки, где мне утром удалось беспрепятственно пройти. Но, клянусь Митрой, угроза достаточно яркая и весомая для скудного воображения варвара, возомнившего себя степным царем. Пусть будет так!»

– Если ты не вернешься с ответом, мы утопим сокровища в болоте, а тот, кто останется в живых после штурма, укажет на тебя как на моего личного лазутчика, – обратился римский офицер к пирату. – Золото мы отдадим на условиях беспрепятственного выхода из крепости до устья Домны. Тебя захватим с собой. Возле Домны отпустим, описав место, где мы схороним выкуп за наши жизни.

«Не соглас…» – хотел было возразить Лют-Василиус, но трибун Галльского легиона выразительно показал ему на окровавленную рукоятку меча.

– Никаких «не согласен»! Либо ты сегодня начинаешь переговоры, либо уже завтра околеешь под Юрьевой горой со стрелой Калеба в глазу!

Люту оставалось повиноваться. Не дожидаясь рассвета, ворота приоткрыли, и бывший христианин тенью выскользнул из крепости, чтобы договориться с варварами о судьбе римской экспедиции, в которой чистокровных римлян не было вовсе.

Глава ХLVII

Сарматская жрица

Ночь выдалась тягучей, бессонной. Большинство антов и римлян присутствовали при допросе пленного пирата и знали, с какой целью трибун его отпустил. Никто не признавался другому, но все – четырнадцатилетние подростки и сорокалетние старики – молились о спасении. Однако утром их ждали глубокое разочарование и горькая печаль.

Со стороны сарматского лагеря донеслись грубые возгласы погонщиков тягловых лошадей. С высоты Юрьевой горы были отлично видно, как не менее сотни лошадок, безжалостно подхлестываемых сарматскими невольниками, покорно направились в сторону далекого леса.

– Гастроли закончены! – с сожалением произнес Эллий Аттик. – Драматург, который там, наверху, не позволил изменить последний акт трагедии в угоду актерам!

– Надо было повесить тебя заодно с пиратом еще ночью, – зло процедил Константин Германик.

Затем, уже не обращая внимания на скукожившегося от страха грека, командир обвел взглядом немногочисленных бойцов, собравшихся вокруг него. Самое лучшее, что мог сказать, это повторить фразу царя Леонида, адресованную тремстам спартанцам: «Всем обильно завтракать. Обедать мы будем уже в Аиде!»

Антские мальчишки нашли зачерствевшие хлебцы, наполнили большую глиняную миску медом.

– Кушайте, кушайте, меда много, мы еще принесем!

Трибуну есть не хотелось, и он полез по лестнице вверх, к смотровой бойнице, возле которой дежурил стрелок Калеб. Застал чернокожего гиганта в некоторой растерянности. Тот указал Константину Германику на лагерь готов, разбитый поодаль от сарматской стоянки, и выразительно развел руками: «Мол, ничего не понимаю!»

Константин Германик уж точно ничего не понимал, коль даже сам готский лагерь различил с трудом. Перегнулся через невысокую боковую стенку, обильно смазанную глиной, крикнул Эллию Аттику:

– Цербера привяжи да скажи, пусть Иннокентий за ним присмотрит. А сам поднимайся сюда! Да не плетись, как худой мерин! Рысью, рысью!

Испуганный грек, отдав поводок от Цербера Иннокентию, бросился к крутой лестнице. Поднялся быстро. Запыхался и, отдышавшись, внимательно выслушал взволнованную филиппику чернокожего стрелка Калеба, подданного покойной царицы Аманирагиды, повелительницы канувшего в небытие государства Мероэ.

По словам эфиопа, в лагере готов явственно наблюдались приготовления к отражению нападения. В землю под углом вбивались заостренные колья на случай атаки конницы; лучники выходили в степь, чтобы установить только им видные из лагеря пометки для прицельной стрельбы издалека. Три десятка пехотинцев отрабатывали знакомое до боли воинское упражнение «Стена щитов!». По команде офицера солдаты, выставив длинные копья, смыкали квадратные щиты, образуя практически неприступную преграду как для вражеской конницы, так и для пехоты.

– От кого они собираются защищаться? – трибун так и не избавился от пагубной привычки вслух озвучивать тревожившие его мысли.

Эллий Аттик тут же перевел риторический вопрос уже для Калеба. Тот, выдав традиционное «кхе-кхе», что могло означать крайнее замешательство, произнес лишь одно слово.

– От сарматов, – перевод грека был предельно краток.

– Уточни! – потребовал командир. – Выпытай дотошнее, на чем основывается такая уверенность.

После оживленного диалога со стрелком Аттик наконец соизволил обратиться к командиру. Оказалось, что все приготовления готов были сосредоточены исключительно на одном направлении: в сторону лагеря сарматов. С тыла и обеих сторон готский лагерь надежно прикрывала трясина, тянувшаяся от Черной реки до самой Домны. Сокрушить их можно было только фронтальной атакой, но, учитывая приготовления и опыт готских бойцов, подобная авантюра могла дорого обойтись нападавшим.

– Ничего не понимаю! – разозлился Германик. – Если Лют чего-то добился, то зачем сарматам нападать на бывшего союзника? И почему в таком случае готы просто не снялись и не ушли восвояси? У них же на каждого по две лошади!

– Возможно, готы вовсе не интересуются сокровищами Доброгаста, – вкрадчиво молвил Эллий Аттик. – Возможно, у них совсем другие намерения. Цель, которую следует уничтожить, и