Разсуждали и спорили цѣлую ночь, и на этотъ разъ планъ дѣйствій былъ установленъ окончательно. Мы должны были обратиться цѣлой массой съ прошеніемъ къ подлежащей мѣстной власти объ отводѣ удобнаго мѣста для колонизаціи на общихъ основаніяхъ, льготахъ и выгодахъ, на которыхъ въ то время колонизировались евреи. Чрезъ нѣкоторое время, должна была прибыть въ городъ очень вліятельная административная личность, командированная спеціально по предмету поселенія евреевъ, отвода имъ земель, постройки избъ и проч. Къ этой личности мы рѣшили отправить депутацію объ испрошеніи нѣкоторыхъ экстраординарныхъ милостей. По отводѣ намъ земли и по постройкѣ избъ, что, по нашему соображенію, не должно было замедлиться, мы обязаны были продать все наше наличное хозяйство и даже гардеробъ, а деньги употребить на сельскохозяйственное обзаведеніе. Между же тѣмъ, одинъ изъ нашихъ долженъ быть немедленно командированъ къ смотрителю нѣмецкихъ и еврейскихъ колоній Редлихеру съ письмами, для испрошенія у него совѣта и содѣйствія въ нашемъ предпріятіи. При чемъ обозрѣть, кстати, и большую еврейскую колонію, подъ вѣдѣніемъ Редлихера состоящую, и узнать можно-ли приступить къ хозяйству при томъ казеиномъ вспомоществованіи, которое было оказано поселенцамъ-евреямъ, и каковъ результатъ ихъ труда. Для этой командировки Рановъ выбралъ меня. Въ заключеніе было условлено, до осуществленія нашего плана, хранить его въ строгой тайнѣ, не сообщая о немъ ни знакомымъ, ни роднымъ, ни даже женамъ.

Чрезъ нѣкоторое время я былъ командированъ Тугаловымъ для подробной ревизіи той части уѣзда, гдѣ резидировалъ Редлихеръ. Снабженный рекомендательными письмами, я явился къ смотрителю нѣмецкихъ колоній и имѣлъ удовольствіе быть принятымъ имъ чрезвычайно ласково и любезно. Любезность эта простиралась до того, что, помимо моего вѣдома, онъ распорядился перенести мой тощій чемоданъ изъ нѣмецкой Wirthshaus, помѣстилъ меня у себя въ свѣтлой комфортабельной комнаткѣ и представилъ своему семейству въ весьма лестныхъ выраженіяхъ.

— Рекомендую тебѣ, Mütterchen, представилъ онъ меня своей супругѣ, жирнѣйшей нѣмкѣ: — рекомендую одного изъ новыхъ евреевъ, признающихъ пользу земледѣльческаго труда. Авось, перестану имѣть только единственнаго…

Я почтительно поклонился, нѣмка сдѣлала пансіонскій книксенъ и протянула мнѣ руку. Въ первый разъ встрѣтилъ я власть съ такимъ простымъ, человѣческимъ обращеніемъ. Со сколькими чиновниками мнѣ ни приходилось сталкиваться, всѣ они, болѣе или менѣе, относились ко мнѣ гордо, небрежно или покровительственно, хотя и состояли на жалованьѣ у откупа.

Прочитавъ мои рекомендательныя письма, Редлихеръ ничего не сказалъ, а только улыбнулся. Вплоть до самаго ужина онъ былъ занятъ.

Чтобы убить время, я гулялъ по нѣмецкой колоніи и любовался чистотою, порядкомъ, тишиною и спокойствіемъ, царствовавшими на улицахъ и въ дворахъ, тогда какъ сотни нѣмецкихъ рукъ работали всюду, методически, не торопясь. Лица всѣхъ встрѣченныхъ мною людей дышали здоровьемъ и невозмутимостью. Я воображалъ себѣ нашу будущую маленькую колонію, и напередъ уже гордился и восхищался ею.

Когда меня пригласили къ ужину, я, признаюсь, нѣсколько поколебался. Еще ни разу я не пробовалъ пищи, приготовленной не еврейскою, каширною кухнею. Я очень трезво смотрѣлъ на этотъ предметъ, сознавалъ всю нелѣпость подраздѣленій пищи, былъ убѣжденъ, что всякая свѣжая и питательная пища одинаково угодна Боту, но привычка сильнѣе всякихъ убѣжденій. Мнѣ казалось, что говядина, невымоченная и невысоленная по еврейскому закону[71], что цыпленокъ, зажаренный не на жирѣ, а на сливочномъ маслѣ[72], должны непремѣнно произвесть тошноту и рвоту. Тѣмъ не менѣе, я сѣлъ за столъ съ твердою рѣшимостью преодолѣть мое отвращеніе. Я сообразилъ, что необходимо же къ этому привыкнуть, тѣмъ болѣе, что въ будущей нашей колоній мы общимъ голосомъ рѣшили, между многими нововведеніями, замѣнить еврейскую кухню европейскою, какъ болѣе дешевою и, слѣдовательно, болѣе доступною! (Рѣзника[73], раввина и кантора мы имѣть въ колоніи не намѣревались). Ужинъ кончился для меня благополучнѣе, чѣмъ я ожидалъ; я ѣлъ съ большимъ аппетитомъ и нашелъ трафную нишу вкуснѣе и на видъ привлекательнѣе каширной.

Впродолженіе всего ужина, Редлихеръ и вся семья ѣли молча, серьёзно, запивая каждое блюдо пивомъ и накладывая на мою тарелку гигантскія порціи. По окончаніи ужина, когда нѣмка, поцаловашись съ мужемъ, и дѣти, облобызавъ мозолистую руку отца, убрались спать, Редлихеръ пригласилъ меня въ свой кабинетъ.

— Ну, теперь, я свободенъ. Садитесь, потолкуемъ. Но, прежде всего, закуримъ сигару. Торопиться не слѣдуетъ: langsam und gelassen — всегдашній мой девизъ.

Пока я раскуривалъ копеечную сигару, нѣмецъ глубокомысленно прочелъ еще разъ мои рекомендательныя письма.

— И такъ, junger Mann, васъ нѣсколько человѣкъ желаетъ сдѣлаться колонистами, хлѣбопашцами?

— Да. Насъ наберется человѣкъ пятнадцать.

— Это очень хорошо, очень хорошо. Но чѣмъ могу я быть полезенъ? Я не совсѣмъ понимаю, чего отъ меня просятъ.

— Мы, прежде всего, желали бы состоять подъ вашимъ начальствомъ и попеченіемъ.

— Zu dienen!

— Мы слышали, какъ вы заботитесь о несчастныхъ еврейскихъ колонистахъ, какъ вы имъ помогаете, какъ вы ихъ учите…

Нѣмецъ недовольно покачалъ головою.

— Nein! воскликнулъ онъ, махнувъ рѣшительно рукою — Diese armen sind verloren, изъ нихъ ничего не выйдетъ путнаго. Я усталъ уже съ ними возиться!

— Развѣ они лѣнивы? полюбопытствовалъ я.

— Нѣтъ; напротивъ, они слишкомъ дѣятельны и суетливы, слишкомъ неусидчивы и нетерпѣливы; поэтому, изъ нихъ хорошихъ земледѣльцевъ никогда не создать. Они этого дѣла не любятъ.

— Зачѣмъ же они принялись за него?

— Зачѣмъ? А затѣмъ, чтобы избавиться отъ рекрутской повинности, отъ подушной платы, чтобы выйдти изъ какого-то четвертаго разряда. Они желали бы только именоваться земледѣльцами; на самомъ же дѣлѣ только шляться и шахровать имъ хочется.

Редлихеръ расходился и цѣлый часъ не переставалъ разсказывать о томъ, какъ онъ сначала принялъ близко къ сердцу дѣло еврейской колонизаціи; какъ онъ въ буквальномъ смыслѣ слова обиралъ своихъ нѣмцевъ для пополненія нуждъ еврейскихъ колонистовъ; какъ онъ снабжалъ ихъ безвозмездными учителями изъ зажиточныхъ нѣмцевъ; какъ онъ имъ выстроилъ и бани и синагоги; какъ онъ ихъ кормилъ нѣмецкими общественными запасами и проч. и проч.

— И ваши усилія увѣнчались успѣхомъ?

— Behütte der Himmel! Все напрасно; иные разбѣжались и гдѣ-то бродяжничаютъ, а другіе — хотя и сидятъ на мѣстѣ, но никуда не годятся. Я собралъ у моихъ болѣе богатыхъ нѣмцевъ штукъ двадцать швейцарскихъ коровъ съ тѣмъ, чтобы раздѣлить ихъ между еврейскими колонистами, наиболѣе многодѣтными. Но между этими коровами были, конечно, и лучшія и худшія. Какъ тутъ сдѣлать совершенно справедливый раздѣлъ? Вотъ я и назначилъ жребій. На рогахъ всякой коровы наклеилъ нумеръ, затѣмъ положилъ въ мою фуражку свернутые въ трубочки билетики съ такими же нумерами по числу коровъ. Всякій вынулъ изъ фуражки билетикъ, и попавшійся