От земли поднимался туман, и был он новой непредвиденной случайностью. В сырых передвигающихся завесах все стало зыбким, неопределенным, угрожающим. Вязкая мгла скрывала рельсы, кюветы, лес, в котором есть безымянное озеро. На его берегу Четвертый полк Чевырева готовится к захвату оружейного завода.

Азин думал о том, что рядом, в сосняке, ивовых кустах, неубранной конопле, притаились красноармейцы. Вокруг сыро, промозгло, знобко; ни человечьего вскрика, ни железного лязга в этой туманной, полновесной, болезненной тишине.

Из кустов неслись слабые шорохи, трески, шепотки. За спиной Азина кто-то шумно вздохнул, и он увидел лошадиные ноги, шагающие к нему. За лошадьми выплыла легкая черная фигурка.

— Еще слишком рано, Шурмин,— сказал Азин. —Спал бы, я бы тебя разбудил.

— Не могу я спать .в такую ночь.

Из тумана черными зеркалами проявлялись затоны извилистого озера. Начинаясь у железнодорожного полотна, озеро уходило к северной окраине оружейного завода. Там оно превращалось в непроходимое болото.

Если туман сердил Азина как неожиданная помеха, то Чевырева он- радовал, словно добрый союзник. Туман позволял Четвертому полку перейти через озеро и незаметно подобраться к заводским цехам. Чевырев выслал разведчиков и, сидя на корточках, грел руки над робким, желтым, как цветок подсолнуха, костерком.

Азин и Шурмин появились из тумана бесшумными тенями.

— Озеро глубокое? — спросил Азин.

По горло на самых мелких местах. Пулеметы над башками нести придется.

— Пора бы начинать переправу...

— Разведчиков жду, вот-вот вернутся.

■

— Ты не забыл, какой сегодня день?

— Пятница. А что?

— Праздник! Седьмое ноября. Годовщина революции, а не простая пятница.

— Смотри-ка ты, а я и вправду забыл,— удивился Чевы-- рев. — Господи боже, кто-то выживет из нас в этот великий день?..

Послышались всплески воды, на берег вскарабкался полуголый разведчик. Фыркая, отряхиваясь, подпрыгивая на одной ноге, он сообщил вятским быстрым говорком:

— Прошвырнулся по тому берегу, значица. До самого до завода проколесил, чисто-начисто пусто. А на заводском дворе, значица, хоть лопатой беляков огребай. Видел своими глазами, до самого заплота доползал...

— Приготовиться к переправе,— отдал короткую команду Чевырев. По невидимым кустам прокатился настойчивый шепоток: приготовьсь, дотовьсь, товьсь...

Чевырев стал раздеваться, не видя, но угадывая, что рядом разоблакаются его бойцы. Оттого что сотни людей вместе с ним войдут в студеную воду, он почувствовал себя бодрее. «Мятежники не выставили даже дозоров, уверены, что мы не полезем через озеро. А ведь в таком тумане нас можно накрыть, как перепелов».

Чевырев вошел в озеро: по телу побежали острые мурашки, озноб подобрался к горлу, ноги .увязали в донном иле. Он видел только одни головы да пулеметы и винтовки, поднятые над ними.

Чевырев посмотрел на только что оставленный берег. Туман радел, выдвигая из своих глубин все новых и новых красноармейцев. Ухая от морозящей воды, они вбегали в озеро, поднимая на вытянутых руках оружие. Твердые, зоркие глаза Че-вырева не смогли разыскать на берегу ни Азина, ни Шурмина.

...Часам к десяти утра туман стал расходиться. В дымном от непрекращающихся пожаров небе появилось чахлое, без золотого блеска, солнце. В его вялом, равнодушном свете особенно жалкими казались деревушки Завьялово и Пирогово, грязные холмы, голые березы на них.

За этими холмами был Ижевск.

За этими же холмами скрывались многоверстные окопы с пулеметными гнездами, опутанные колючей проволокой. Заграждения тремя ощеренными рядами с востока, юга и запада прикрывали мятежный город.

В это мокрое праздничное утро Азин, сопровождаемый Шур-миным, объезжал позиции, хотя и без того знал расположение всех полков и рот. Он ехал рысью, весело поглядывая на своего юного связного, то и дело поправляя красный шерстяной шарф на груди. По широкому, бросающемуся в глаза шарфу бойцы отличали его от всех командиров.

Азин видел, как расслаивался, истаивал туман, а вместе с ним улетучивалось и недавнее беспокойство. В Азине появилась уверенность в успехе штурма. Как зародилась эта уверенность, он не мог бы объяснить даже себе, но она дала ему бодрость, ясную силу и ту легкую приподнятость, что так необходима в самые напряженные минуты.

Азин проехал на позицию Северихина. Красноармейцы узнали его, невыспавшиеся лица их улыбались.

— Твои бойцы измучились от одного ожидания, а, Севери-хин?

— Когда будет сигнал к штурму? — спросил Северихин.

— В одиннадцать часов. Жди орудийного залпа. Полчаса осталось,— сказал Азин.

— Самосаду нету. Перед штурмом покурить страсть как охота.

— Держите! — подал Шурмин пачку махорки. — Мой солдатский паек, пять дней в кармане таскаю.

— Вот это подарочек, да еще в день седьмого ноября!

Северихин сразу же набил трубку. Раскуривая, наклонил голову, к чему-то прислушался.

— Ты ничего не слышишь? — внезапно спросил он Азина.

— Нет, ничего. Нет...

— Духовой оркестр где-то играет...

Теперь уже все уловили звуки оркестра. Азин приподнялся на стременах, вытянул шею, завертел головой. Лутошкин сказал:

— А я и мелодию узнаю. «Наверх же, товарищи, все по местам». Ну да, мелодия «Варяга».

За бурыми холмами росла лихорадочная волна музыкальных звуков. Она катилась к Завьялову и Пирогову, и, как бы уступая ей дорогу, смолкали все посторонние звуки.

На одном из холмов сверкнули под солнцем медные трубы, тарелки барабанов и появились музыканты. За ними возникли черные, размашисто шагающие цепи. Первая, вторая, и пятая, и десятая — шли дворянские, купеческие, кулацкие сынки. В стремительном темпе взлетающих ног была какая-то твердая механическая сила. 1

— Они опередили нас! — крикнул Азин. — Давай, Шурмин, скачи к Дериглазову. Пусть подпустит офицеров как можно ближе, а потом из пулеметов их!.. А хорошо, черти, идут! Пьяны, что ли? Северихин, полное спокойствие. Собьешь их с парадного шага, кавалеристы довершат дело. — Азин помчался к полустанку, где находился кавалерийский полк.

Над передней цепью, шагавшей с особенным шиком, клубилось бело-зеленое знамя, открывая скорбный лик Иисуса Христа. Рядом со знаменем, вздымая над головой большой крест, шел чернобородый священник. Сбоку от него шагал офицер в кавалерийской фуражке, с маузером в руке. Северихин приме-

тил и правофлангового: грузин в алой черкеске самозабвенно вскидывал левую ногу.

— Не страшно, Игнатий Парфеныч? — спросил Северихин, становясь на колени перед пулеметом.