Швырнула на пол расческу, заявила:

– Я хочу сделать выпрямление волос!

И разревелась в три ручья.

Все это повергло меня в недоумение. У Михаль в самом деле была смуглая кожа, но очень красивая, гладкая, как лакированная мебель, и я бы с радостью с ней поменялась, отдав ей свою, которая, вместо того чтобы загорать, летом превращалась в борщ со сметаной, потом облезала, как с обшарпанного ридикюля, а к осени покрывалась веснушками. Но я не знала, как будут “веснушки” и “ридикюль” на иврите, и поэтому промолчала.

Михаль ворвалась в ванную и захлопнула дверь перед носом возмущенного Асафа, который закричал на тетю Женю:

– Ты всегда ее поддерживаешь! Ну и что, что она старшая? Я что, бесправный здесь? – а потом обратился к двери: – Я не поеду с тобой в Синематеку и останусь дома!

– Очень ты мне там нужен! – прозвучало из-за двери.

– Я тоже не поеду, – робко заявила я.

– Нет, ты поедешь, Зоя! – крикнула Михаль. – Я не стану сама таскаться в город на такси. Вдруг водитель окажется педофилом и захочет меня изнасиловать или похитить в Рамаллу?

Тетя Женя все это время молчала, стоя в коридоре у ванной, а ее муж Томер сидел на диване, щелкал фисташки и арахис, бросал скорлупки в стеклянную зеленую вазочку и смотрел телевизор, как будто происходящее его не касалось.

– Дженья, ты слышала, что Рабин и король Хусейн, с легкой руки Клинтона, ведут переговоры о заключении мира? – вдруг оживился Томер. – Думаешь, что-то из этого выйдет?

– Не знаю, – ответила тетя Женя. – Ты бы лучше помог мне заключить мир между твоими детьми.

– Сами разберутся, – сказал Томер, – не маленькие. Оставь их в покое. И сколько раз можно просить не разговаривать с Зоей по-русски? Она так никогда не научится ивриту.

На это я обиделась, потому что на иврите я уже разговаривала почти свободно, а понимала абсолютно все, кроме некоторых слов, таких как, например, “афифон”, которое сегодня выучила.

Я удалилась в комнату Михаль и принялась собираться, раз уж дома остаться не светило. Бросила взгляд в зеркало величиной в створку шкафа и, кажется, впервые за шестнадцать весен глубоко и всерьез задумалась над главнейшим вопросом в жизни каждой девочки, девушки и женщины: красива ли я?

Наверное, я была запоздалой в развитии, раз до сих пор об этом всерьез и глубоко не размышляла, но, судя по всему, в судьбе каждого подростка, даже отстающего в эмоциональном плане и обладающего шизоидными линияим, наступает этот роковой час.

Я подошла к вопросу обстоятельно.

Первым делом задала зеркалу вопрос: на кого я похожа?

Ответа не последовало. Я была ни на что не похожа, разве что, как ни странно, чертами лица немного на Михаль. Зато я знала, на кого мне хотелось походить, а именно на актрису, которая играла Анаис Нин в фильме “Генри и Джун”. Это было мне известно с тех пор, как я попросила у Фридочки взять этот фильм напрокат в видеотеке “Блокбастер”. Каждому из членов группы позволялось по очереди выбрать фильм, который ему хотелось бы посмотреть в закрытые выходные вместе со всей группой, а Фридочка, не разбиравшаяся в Анаис и в кино, не воспротивилась, хоть я и подозревала, что фильм окажется эротическим.

Так что в одну из закрытых пятниц мы врубили “Генри и Джун”, и вначале все, кроме поддержавшей меня Аннабеллы, зевали, закатывали глаза и жаловались на мой скучный и нудный выбор, и почему я не послушалась Алену и не попросила “Парк юрского периода” про динозавров, но потом, когда началась постельная сцена, все оживились и прилипли к экрану, а Фридочка ахнула, сказала: “От тебя, Зоечка, я не ожидала”, – и моментально выключила телевизор, несмотря на протесты и жалобы окружающих.

Но за двадцать минут показа я все же успела захотеть стать похожей на актрису, игравшую Анаис Нин, хоть между нами было мало общего, кроме пигмейского роста и длинного носа. Я потом допытывала Натана, что он думает про эту актрису, а он сказал, что ему больше понравилась та, которая играла Джун. А та была высоченной и белобрысой, с большими губами, и похожей на Алену, особенно когда Алена на Пурим навела марафет. Меня это задело за живое.

В общем, зеркало мне сообщило горестные вести: ни на Анаис, ни на Джун я даже близко не была похожа. А на кого тогда? Я принялась перебирать в памяти всех известных мне актрис, как, например, Алферову, которая играла Констанцию в “Трех мушкетерах”, или Лютаеву, игравшую Анастасию Ягужинскую из “Гардемаринов”, но с ними у меня тоже не было ничего общего, а никакие другие параллели в голову не приходили, разве что Муравьева из “Карнавала” до перевоплощения, и чем дольше я смотрела на свое отражение, тем больше оно разваливалось на отдельные куски, как портреты на картинах любимого Аннабеллой Пикассо.

В какой-то момент из цельной Комильфо я превратилась в длинный нос с ноздрями разной формы, в мутные глаза разной величины, в потрескавшиеся губы, в густые брови, заметно сраставшиеся посередине в одну, в круглые щеки и в не вовремя обрезанный подбородок. Я попыталась улыбнуться, а отражение явило мне зубы, стремящиеся в разные направления. Я обратила к зеркалу левый профиль, затем – правый и с досадой выяснила, что это два абсолютно разных профиля, которые вполне могут принадлежать двум разным и даже незнакомым людям.

Никакой симметрии в моем лице не обнаружилось, а симметрия, как известно по классическим законам живописи и по Леондардо да Винчи, является квинтэссенцией красоты.

Так что вывод напрашивался сам по себе: красивой я не была.

Я окинула взглядом свою фигуру в полосатой майке и в джинсах времен ранней перестройки, и выяснилось, что из-за проклятущей акробатики у меня слишком развитые плечи и грудная клетка, из-за которых моя грудь казалась еще меньше, чем была на самом деле; мускулистые руки, жилистые ноги, как у скаковой кобылы, и короткая бычья шея. И тогда стало ясно, на кого я похожа: на тяжелоатлета в цирке.

Такое прозрение нежданно-негаданно повергло меня в пучины отчаяния и чуть не причинило мне очередную травму головы. Неудивительно, что Натан Давидович при первом знакомстве сравнил меня с андрогином. Удивительным было другое, а именно тот факт, что Натан Давидович со мной встречался, целовался и что его пенис на меня реагировал.

И хоть Натан Давидович сам не был эталоном красоты, такому странному явлению все равно не было объяснения. Разве что он поступал так из жалости