должность, он стеснялся того, что Фудзико в Америке неофициально, и приезжал сюда один. Во время того короткого визита у него и сложилось подобное ощущение.

Однако от Кёко её отличали сухость, холодное безразличие и беспристрастная любезность. Будучи затворницей, мадам Ямакава вела наполовину официальную жизнь. И всё же, едва переступив порог, Сэйитиро почувствовал, что атмосфера тут как в доме Кёко — её просто чуть изменили, расширили, углубили, сделали трудной для восприятия.

Губы без улыбки и не слишком дружелюбный взгляд выдавали непоколебимое упрямство мадам Ямакавы. Легко было вообразить, как она не любит мужа. Она ни на миг не забывала о давней роскоши.

Сэйитиро издалека наблюдал, какие взгляды мадам бросает на гостей. В них мелькало осуждение, она чётко разделяла людей, безошибочно оценивая их положение и имущество, и откровенно презирала заурядность.

Один из гостей и являл собой заурядность. Толстый карлик, известный в Японии деятель культуры, в сорок с лишним лет впервые оказался за границей. Он совсем не говорил по-английски, везде вращался в обществе японцев. Мадам Ямакава смотрела на него таким взглядом, каким смотрят на смешное неуклюжее насекомое, например на жука-навозника.

— Она ещё страшней, чем я слышала, — прошептала мужу окончательно струсившая Фудзико. Мадам смотрела на Фудзико как на сонливую девчонку.

Внутреннее убранство комнат представляло смесь викторианского и японского стилей. Это позволяло создать у японских гостей знакомое ощущение. Витрины из тёмной махагони гармонировали с лаковыми вещицами, с перламутром, старым китайским фарфором. Мебель с резными ножками была расставлена перед ширмой эпохи Момояма;[56] над жарко горевшим камином, на доске из итальянского мрамора, стояла большая ваза керамики Кутани.[57]

Гости пили аперитив. Затем официанты стали вносить один за другом подносы с закусками, где, по замыслу повара, которого Тацуно Нобухидэ перед войной вызвал из Японии, красовались съедобные сады: гора Фудзи, храмовые ворота, храм синто, буддийский храм, горбатый мостик, журавль. Появление этих блюд всякий раз вызывало аплодисменты гостей.

Глава филиала, получив согласие мадам, с японским фотоаппаратом подошёл к Сэйитиро и его жене.

— Особый случай, поэтому я попросил госпожу, чтобы на память семье Сугимото…

Мадам уверенно втиснулась между супругами, не поздоровавшись, уставилась прямо в камеру. Сэйитиро почувствовал, что её открытые плечи горят от выпитого спиртного. Чтобы навести фокус, понадобилось время. Один американец проявлял назойливый интерес к японскому фотоаппарату и очень мешал нервному фотографу.

— Отец жены, увидев эту фотографию, обзавидуется.

— A-а, вы о господине Курасаки. Я тоже была молодой, — проговорила довольным сухим голосом мадам, как обычно не глядя на собеседника. — Это был тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Когда я впервые отправилась в путешествие по Индии, и он меня сопровождал. Я хорошо помню.

— После этого отец всегда говорил, что видит вас во сне.

— Страдал кошмарами. Жаль его.

Фудзико от страха затаила дыхание, это ощущение передалось Сэйитиро через дивные плечи мадам.

— До сих пор видит плохие сны.

— Вот упрямый, в точности как я.

Мадам на этот раз повернулась к Сэйитиро и, как это часто делают латиноамериканки, широко распахнула от удивления глаза. К этому моменту затвор фотоаппарата был взведён, и глава филиала громко призвал к вниманию. Лица гостей обратились к нему.

— Послушаем, что нам скажут. — Мадам развернулась. Её палец с бриллиантовым перстнем коснулся ладони Сэйитиро. — Что за неумелый фотограф, — не умолкала она, холодно уставившись на главу филиала и его фотоаппарат взглядом, каким смотрят на мошек.

Фудзико никак не могла побороть дрожь. Она впервые видела мужа с такой стороны. Он вёл себя очень дерзко, обращался к мадам Ямакаве развязным тоном, словно к женщине из бара.

Сэйитиро удивлялся сам себе. Когда он заговорил с мадам, ему показалось, что он говорит с Кёко, и, бессознательно отбросив правила приличия, показал ту часть себя, которую прежде нигде, кроме дома Кёко, не выпускал. Это нельзя было назвать наигранным, просто у него появлялся естественно-пренебрежительный тон. Он оживился. Короткий разговор принёс ему уверенность, что в этом они похожи.

«Теперь я стану говорить с ней только таким тоном, — подумал Сэйитиро. — Да и приятно, что мы вдвоём сразу же пресекли насмешки над Курасаки Гэндзо».

Фудзико отошла от мадам и вскоре оказалась в углу вдвоём с мужем. Ей вовсе не казалось, что над её отцом смеются. Она немного пришла в себя, к ней вернулась циничная весёлость, и она ободрила Сэйитиро словами:

— А ты храбрец. Я не ошиблась.

*

На стуле перед камином сидела американка с японской игрушкой-яйцом — мозаикой из Хаконэ. Сложное соединение множества крупных и мелких кусочков дерева создавало яйцо, но, разобрав его, не так-то просто было вернуть прежнюю форму. Вокруг толпились зрители, заинтересованные усиленной работой мысли.

Американка возилась с яйцом, у которого то где-то появлялась дырка, то вырастал рог. В конце концов она с досадой отложила игрушку. Родственник прежнего императора взял яйцо пухлыми пальцами, снова бережно разобрал его и начал складывать.

Сэйитиро заметил, что Фудзико у дальней стены салона взяла в плен американская пара средних лет. Рядом с ними стоял консул. Далёкая фигурка выглядела по-детски, но очень красиво.

Сэйитиро опять почувствовал, как его кожу колючкой цепляет холод кольца. На этот раз, может быть и без всякой задней мысли, на его ладонь нажали.

— Благодаря этому яйцу хозяйка может перевести дыхание, — начала разговор мадам Ямакава. — Идеально, чтобы она походила на это яйцо. Умудрённая жизнью, непостижимая, загадочная. Состоящая из кусочков дерева.

— Это не про вас.

— Да. Я не люблю ничего загадочного.

Она, оберегая бокал с коктейлем, провела Сэйитиро в угол, где можно было поговорить вдвоём. Ветка с красными листьями клёна, по-японски поставленная в роскошную вазу, скрывала их от посторонних взглядов.

— Каким же спортом вы занимаетесь? — спросила мадам.

«Вот, опять. Вечная ошибка. Меня принимают за обычного мужчину, который разбирается в спорте».

— Да так, немного тем, немного этим.

Сэйитиро всегда держался скромно.

Тон мадам вдруг опять стал надменным, приказным, она быстро, но чётко произнесла:

— В городе иногда бывают интересные тайные вечеринки, не чета этому дурацкому приёму. Если захотите сходить, я могу взять вас с собой.

— Буду очень благодарен.

— Я вам доверяю, поэтому сохраните всё в секрете. Я позвоню вам на фирму и сообщу день. Назовусь Кимурой, так что меня там не узнают.

Сэйитиро с простодушной, довольной улыбкой кивнул. Мадам легонько пожала его пальцы и быстро отошла.

Раздвижные двери банкетного зала широко распахнулись, и дворецкий сообщил гостям, что ужин подан.

Родственнику бывшей императорской семьи, увлёкшемуся сборкой яйца, было не до еды. Он, маленькая копия прежнего монарха, не