Шрифт:
Закладка:
Однако Сэйитиро легко подавил гнев. Пригодилась практика стоика. Он решительно пресекал проникновение чужих эмоций, а стоицизм, когда просто играешь чужую роль, охраняя собственную опустошённость, почти абсолютную пустоту, был для него самым важным жизненным принципом. Внешне это выглядело как терпение. Фактически же дело обстояло иначе. Он просто стремился изгнать чувства, несовместимые с его теорией.
Зарядка аккумулятора заняла примерно час. Недовольная Фудзико молчала, но, когда машина тронулась, сказала:
— Включай скорее печку. Руки так замёрзли.
И приложила ледяную даже через перчатку руку к щеке Сэйитиро. Тот слегка отстранился, и Фудзико совсем расстроилась. Она заплакала и плакала всё время, пока машина с востока Сорок второй улицы выезжала на шоссе Рузвельта, тянувшееся по берегу Ист-ривер, а затем по скоростной дороге мчалась на север Манхэттена. Ссора перед приёмом — очень по-американски. Сэйитиро гнал машину и терпеливо ждал, когда жена наплачется. Может быть, Фудзико успокоится, когда они въедут в Бронкс? До прибытия у неё хватит времени и ума привести себя в порядок. Эти предположения прекраснейшим образом оправдались, и Сэйитиро уверовал в свою способность взирать на жизнь с высоты птичьего полёта.
Приводя в порядок лицо, Фудзико в зеркале видела типичную японку. Бессознательно силясь вернуть подобающий настрой, сказала:
— Извини. Я не хотела тебя злить. Просто очень замёрзла, и всё казалось таким безнадёжным… Да ещё взыграла грусть, которая нападает, когда я остаюсь одна.
И тут неожиданно поднял голову её цинизм.
— Я по-женски могу захныкать в любой момент. И люблю смотреть на твоё лицо, когда ты молча это терпишь. Я сквозь слёзы посматривала на тебя, по старалась не двигать глазами.
Сэйитиро сдался и сообщил:
— Госпожа Ямакава — давняя знакомая твоего отца. Ты тоже должна ей понравиться.
Местечко Патчог оказалось деревней, где среди пышно разросшихся деревьев раскинулись величественные дворцы с разнообразными садами. Здешние жители были богаты и гордились своим «Кангри-клубом», основанным в конце девятнадцатого века.
Тацуно Нобухидэ был вторым сыном виконта, он давно перебрался в Америку и ни разу не побывал после этого на родине. В те времена, когда Хаякава Сэссю[55] прославился в Голливуде, Тацуно вращался в светских кругах Бостона, женился на девушке из знатного рода и переехал в Нью-Йорк. Всю жизнь ничего не делал, был выдвинут на пост председателя Японской ассоциации, благополучно избежал интернирования во время войны и до сих пор уверенно приумножал имущество, привезённое когда-то в Америку. Такие «бездельники» в Японии разорились все до одного. Тайна успеха Нобухидэ состояла в том, что в Америке он неотступно и самоотверженно защищал принципы старой японской аристократии.
Отказавшись от мужа, мадам Ямакава занялась старшим братом. То, что в своё время её выдали замуж за барона Ямакаву Кидзаэмона, было дальним прицелом Нобухидэ перед тем, как перебраться в Америку. До начала Тихоокеанской войны он считал компанию «Ямакава-буссан» своей кассой. Более того, Нобухидэ никак не мог использовать своё влияние при размещении на внешнем рынке займов дочерних компаний финансовой группы «Ямакава», и он ни разу не пытался сыграть эту роль.
В доме было семнадцать спален. Мадам Ямакава занимала самую красивую и удобную комнату для гостей. После нескольких лет на иждивении брата она даже не задавалась вопросом, что сама из себя представляет. Такие люди рассматривают денежные проблемы на промежутке в пятьдесят лет. В прошлом старшего брата поддерживала компания «Ямакава-буссан», хотя последние несколько лет она находилась на его попечении. Старший сын брата от смешанного брака — профессор Гарвардского университета в будущем, — скорее всего, тоже будет пользоваться расположением этой компании. Вдобавок жена брата несколько лет назад умерла. Поэтому приём гостей в этом доме взяла на себя мадам Ямакава. Она родилась именно для такой роли, но в Японии подобных случаев представлялось всё меньше.
— Будем торговать аристократизмом. — Первое, что она сказала овдовевшему брату. — Имя «Ямакава-буссан» уже так не продаётся.
— Я знаю. Ведь сорок лет прошло.
— В Японии титулы знати сейчас выглядят как старые ордена в антикварном магазине. Но здесь ты должен представлять меня всем как баронессу.
— Такую молодую женщину, как ты, трудно представить эмигрировавшей аристократкой.
— Японские аристократы, как бы они ни выглядели, ценятся больше, чем теснящиеся в трущобах итальянские герцоги и графы.
Сэйитиро въехал на стоянку для экипажей у старого величественного особняка, окружённого рощей вечнозелёных деревьев. Он напоминал довоенный уголок Токио, неожиданно переместившийся в окрестности Нью-Йорка. Встретить супругов вышел пожилой дворецкий.
Фудзико нервничала. Взглянув на неё, Сэйитиро улыбнулся. Так и должно быть. Дочь бизнесмена послевоенной закалки значительно сильнее Сэйитиро, отец вбил ей в голову мысль о могуществе главной ветви рода Ямакава. Сейчас перед мужем ей незачем особенно гордиться авторитетом отца, ведь их ждёт встреча с легендарной «мадам», которую давно почитали у них в семье.
— Не видно, что я плакала? У меня глаза сразу опухают.
Карманное зеркальце не успокоило её, когда они въехали в Патчог, и она встревоженно спросила:
— Мы на час опаздываем. Что делать? По правде говоря, лучше рассказать всё как есть. Да?
Это так отличалось от её обычного поведения. Фудзико смущалась, словно деревенская девушка. Её опять восхитила позиция мужа, «простая» душа которого не знала страха. Когда машина почти добралась до места, она от избытка чувств, как ребёнок, поинтересовалась:
— Тебе не страшно?
— А чего мне бояться? Я от природы «человек с хорошей репутацией», — нажимая на тормоз, равнодушно ответил Сэйитиро.
Мадам Ямакава представила супругов гостям. Среди них оказались чета из семьи бывшего императора, недавно приехавшая развлечься в Нью-Йорк, глава японской торгово-промышленной палаты в Нью-Йорке, генеральный консул в Нью-Йорке, возвращающийся на свой пост в Японию посол Португалии с супругой, а также семь пар весьма пожилых американцев.
Сэйитиро с интересом наблюдал за мадам Ямакавой. Эта женщина лет шестидесяти не стеснялась седых волос и совсем не молодилась. При этом среди американских старух с ярко накрашенными губами она выделялась именно молодостью. Достойная манера держаться, изящный нос, пронзительный, хоть и не совсем любезный, аристократически надменный взгляд. Великолепные плечи под стать вечернему платью, чувствовалось, что она следит за собой. Кожа на лице увяла, и мадам не прятала её увядание, но обнажённые плечи, сверкавшие под светом люстры, завораживали — полные, округлые, совсем как у тридцатилетней женщины.
Никакого внешнего сходства, и семейное положение разное, но Сэйитиро она почему-то сильно напоминала Кёко. Можно сказать, увеличенная копия Кёко, помещённая на карту мира. Такое впечатление у него возникло не сегодня. Только вступив в
