— Опереди Альфреда, — приблизив ее к себе, тихо сказал он. — Его поведение, это внезапное увольнение, теперь вот письмо и поездка мне не нравятся. Что-то здесь не так.

Рита с пониманием отнеслась к волнению своего начальника, ибо испытывала такие же противоречивые эмоции. Кивнув, она согласилась, после чего покинула оперативный штаб и поспешила в аэропорт.

***

— Все готовы? — улыбался Говард, смотря холодными глазами на закованных в ошейники детей. — Ваши родители звонили и уже один за другим едут вас забирать.

Изможденные от голода, постоянного сумрака и издевательств пятеро школьников, еле скрывая слезы, не веря в сказку, которая происходит, несмело улыбались, смотря на доброго бородатого волшебника. Тот наконец-то переменился и престал использовать грубую силу и избивать их, каждый раз волоча их обессиленные тела по скрипучей лестнице наверх, в свою спальню, чтобы изнасиловать. И пусть оттепели в душе милосердного Говарда случались и раньше и после них он обманывал малышей, в этот раз в их душе было нечто, что говорило им: сегодня они и вправду увидят своих пап и мам и те заберут их домой, где всегда тепло, уютно и безопасно. Да, бородач Говард был порой жесток и беспощаден, но прошлое в прошлом, на горизонте показалась мечта о привычной жизни, которая была когда-то и теперь живет лишь во снах и воспоминаниях.

Улыбающаяся маленькая Эмми, осмотрев Говарда, обратила внимание на нечто, чего не видела никогда до этого.

— А почему вы в белых перчатках?

Тот по-доброму улыбнулся.

— Ам… Ну как же, мне же надо поубирать и все помыть перед приездом ваших родителей. Там сверху сейчас такое начнется.

— Может, мы можем помочь? — привстал на колени с грязного матраса Эндрю Митчел.

Глаза Говарда заплыли больным блеском. Он подошел ближе к мальчику и, сняв перчатки, потной сальной рукой стал гладить того по голове. По привычке мальчик поначалу вжал голову в плечи и зажмурил глаза в ожидании удара.

— Ты мой хороший Эндрю... С тобой мне было лучше всех. Каждый час, каждое мгновенье, которое мы провели с тобой наедине, я запомню навсегда, они будут согревать мое сердце. Вы и так все уже помогли, далее настал мой черед вам помогать. — Говард влажным больным взглядом окинул детей, рядом с которыми провел чуть больше двух лет. — Вы по мне скучать будете?

Дети, не поверив своим ушам, настороженно переглянулись. Обращенный к ним вопрос звучал как-то совершенно дико, будто какое-то инопланетное существо говорит неизвестно что.

— Поверьте, — спокойно и серьезно сказал темнокожий Майкл, смотря в глаза Говарда. — Мы вас никогда не забудем.

От того, что таилось во взгляде ребенка, его чуть не передернуло. Он оставил в покое лысую голову Эндрю и отошел от угла, где находились дети.

— Сейчас я совсем ненадолго уйду, кое-что сделаю и вернусь. Потом, по мере того, как ваши родные будут приезжать, мы будем подниматься на кухню, там я вас напою, чтобы вы совсем голодными не были, и все, вы свободны.

Из-за терзающих эмоций, постоянного ожидания и надежды истощенные серые дети были безвольны и послушны. Не издав ни звука, они безропотно согласились со всем услышанным.

Говард вышел из подвала и запер на ключ дверь. Вдохнув в легкие тяжелый густой воздух, он направился на кухню. Где-то за окном, очень далеко, послышался механический гул, напоминающий не то шум вертолета, не то винтового самолета. Над бескрайними фермерским полями часто летала легкомоторная авиатехника, опыляя их удобрениями, именно поэтому он не обратил внимания на шум.

Подойдя к столу, он остановился и, сделав короткую паузу, осмотрел его. На столе лежали пять ампул сильно действующего снотворного, используемого как один из элементов общего наркоза.

Говард вытащил из холодильника стеклянную бутылку, наполненную томатным соком. Сняв с него крышку, наполнил им граненый прозрачный стакан, немного не долив до краев. Вынув из заднего кармана небольшой круглый кусок наждачной бумаги, он взял со стола одну из ампул и, немного потерев ее, хладнокровно отломал головку. Содержимое ампулы он вылил в красную гущу томатного сока, и оно сразу растворилось в нем. Снотворное, предназначавшееся для детей, было очень летучим, а значит, надо спешить. Накрыв грязным кухонным полотенцем оставшиеся на столе ампулы, Говард, испытывая легкое приятное волнение и дрожь, отправился обратно в подвал. Он шел навстречу самому заветному желанию, к прекрасным серым глазам Эндрю. Глазам, в которые он с таким благоговением вглядывался, когда издевался над мальчишкой, которые были столь прекрасны, когда наполнялись слезами. Сердце Говарда забилось часто, и он глубоко задышал.

В операционной, оборудованной во втором подвале, на небольшом сверкающем металлической столике на колесах на белоснежном стерильном куске марли лежали два скальпеля, зажимы, пилки и длинная тонкая отвертка с фиолетовой прорезиненной рукояткой.

— Эндрю… — дрожащим голосом прошептал Говард, плетясь, будто в бреду, по коридору. — Я иду, мой ангел…

Провернув в последний раз ключ в огромном крепком замке, встроенном в двери, он открыл их.

Глава 29

По полупустым солнечным улицам Хэмптона со скоростью всего около 15–20 миль в час ехал темно-синий «Форд Краун Виктория». Его водитель неторопливым усталым взглядом, прижавшись к тротуару и пропуская следующие за ним машины, всматривался в дома, магазины, дорожные знаки, в лица изредка встречающиеся прохожих. На мультимедийном экране красная стрелка, следуя координатам забитым в GPS, прокладывала меж улиц путь, стремясь куда-то за город. Альфред за последний час ни разу не обратил внимания на вежливого подсказчика, точно зная и понимая, куда ему следует ехать. Каждое окно, каждая дверь, каждый кирпич были ему знакомы. Проезжающие мимо фермерские пикапы выглядели куда более привычными, нежели черные фэбээровские «Субербаны» или полицейские «Чарджеры».

Он проезжал по трещинам на асфальте, которые задавали предсказуемый ритм, таким же знакомым был и звон, доносящийся из открывающихся дверей местных магазинов.

Усталость, раздражение и страх будто черная холодная жижа окутали сердце и голову Альфреда. Окружающий мир казался ему гротескно безразличным и жутким. Несмотря на обилие красок, всюду была серость и одиночество. В ушах то ли из-за повысившегося давления, то ли по какой-то другой причине стоял назойливый омерзительный звон, от которого невозможно было избавиться. Он просверливал голову насквозь, заставляя сжиматься зубы до скрипа. На подъезде к Хэмптону, примерно за 10 миль до него, Альфред вдруг стал ощущать неприятный специфический запах. Нарастая с каждой новой милей,