Фильм назывался «Красное и чёрное», а первая серия «Городок Верьер». Титры прошли, когда Киричек поднял глаза и сказал:

— Странное фото, будто бы собранное из двух…

— Да ну? — изумился я, — не может такого быть!

— Очень даже хорошо может! Этот… американский шпион, он ведь вторым справа сидел? А здесь его нет.

— Значит, уже ушёл.

— Нет, брат, без ног не уйдёшь! Башмаки-то гляди, под столом, а тело наверху где?

— Вдруг это не его башмаки?

— А чьи? Давай посчитаем…

Я тоже склонился над снимком. Похоже, что Сашка прав. Ног было действительно больше, чем следовало, а Витьку Григорьева специально воткнули на первый план, чтоб он своей головой кого-то за столом прикрывал.

— Так-то, Денисов, — Киричек, наконец, вспомнил меня по фамилии. — Жил человек среди нас, прикидывался своим, книжки писал. Рядом с Кассилем сидел! А оказался шпионом. Это ж из-за него Льва Абрамыча в реанимацию увезли.

— Может, он не шпион, а просто предатель? — робко возразил я и поднял глаза на Сашку.

— У предателей сообщников не бывает, — отчеканил в металле он. — Зря, что ль, всех участников семинара привезли в Краснодар, собрали в библиотеке и рассадили по прежним местам? Ловили его, сообщника, который письмо Титаренкину передал. Только смотри, ни-ко-му!

— Могила! — заверил я.

Так Сашка и раскололся. Всё рассказал, что было в библиотеке. Не по порядку, конечно, а после моих наводящих, возвращающих в тему, вопросов. Только начнёт вспоминать, как Гуржиану вместо вина подкрашенной водки налили, я ему: «Вы там дядьку Кронида не видели?» Снова свернёт не в ту колею, опять оглобля в колёсах:

— Кирилыча тоже заставили в этом дурдоме участвовать?

— Я же сказал: всех!

— Как он писал без «Паркера», длинный, наверное, текст?

— Не так чтобы очень. Щас вспомню: «Евгений… как-то его по отчеству, я давний поклонник вашего таланта». И вроде бы всё: сдали цидульки, разъехались по домам. Нет, кажется, кого-то из местных попросили остаться. Но точно не твоего дядьку Кронида…

Вот так, пионэр, — сказал я себе и себя же обматерил, — понял теперь, какая ты сволочь? Это ж твоё письмо стало той, последнею соломиной, сломавшей человеческую судьбу. Жизнь складывается по-другому: Андропов ушёл из секретарей ЦК, Кассиль при смерти, Витька Григорьев взялся за ум, дед не болеет. Думаешь, это всё ты? Ага, размечтался! Не может река времени не поменять русло. Даже копеек, и тех, одинаковых не бывает. Одна упадёт орлом, а другая — решкой. Кому она талисман, кому — чёрная метка.

Расстался я с Сашкой без пяти восемь. Напоследок сказал:

— Там сзади заглушка есть. Написано «ПДС». Если она не так установлена…

Он перебил:

— Это я и без тебя знаю. Сталкивался, первым делом проверил. Давай, Денисов не мельтеши, а то будет и мне, и тебе. Придёт дед с хворостиной, вставит заглушку…

Я не заметил, когда Киричек перешёл с ироничного «пионэр» на вполне себе дружелюбное «ты». Мы разговаривали как в добрые времена, когда я работал редактором, а он был поэтом, продающим стихи. Так этот момент мою душеньку тряханул! Будто серебряный мост прокинулся из прошлого в настоящее, а ошалевшая память всё мечется по зыбким ступеням, и никак не решит, с какой стороны ей лучше сойти.

Жизнь продолжалась. Ещё далеко до дня, когда подряхлевший друг выкатит к небу выцветшие глаза и с тоскою произнесёт: «Бать колотить, Санёк, семьдесят девять лет!»

Григорьев ждал у калитки. Ну, математик, в уме просчитал, что где бы я ни блукал, а домой ворочусь не позже восьми. Сунул я ему ту газету:

— Иди, — говорю, — с глаз, матершинник ухастый! Ляскаешь языком, а я за тобой разгребай! Завтра с утра в школу пойду матери помогать. Если удастся, стырю тебе ещё один экземпляр. Вечером заходи.

Он порывался что-то сказать, я засовом — щёлк! — и адью…

Еле к отбою успел. Постелили мне на полу, между ножек стола, за которым я делал уроки. Не сплю, ворочаюсь. Состояние какое-то взвинченное, и телепрограмма из головы не идёт. Там после первой серии фильма начнётся программа «Время». Расскажут народу всё, о чём умолчали газеты. Потом будет футбол — финал чемпионата

Европы среди молодёжных команд СССР — Венгрия, второй тайм.

Когда уже, думаю, будет у нас свой телевизор? И вдруг… какая-то мысль меня осенила. Я только успел встрепенуться, а она блин, как мокрое пятнышко под утюгом. Раз — и пшик, мимолётное облачко. Стал вспоминать, о чём я перед тем думал, а оно — по цепочке — в небытиё. Будто шифровка прошла мимо разума, мимо души. А что там — не для средних умов. Кто надо, поймёт.

Бывали у моей памяти подобные микропровалы и в этой, и той жизни. Но никогда не оставляли они такого гнетущего послевкусия. Что-то будет.

Глава 12

Матч-реванш

Вчера я весь день предвкушал, как буду помахивать кисточкой под возгласы восхищённой толпы. Утром оно и привиделось прямо таки натурально. Мамка в косынке, повязанной по-комсомольски, белит известкою потолок, я крашу столешницы парт. Возгласы (как же без них?), доносились непонятно откуда. Странные возгласы:

— Сашка, вставай! Завтрак проспишь!

Голос не спутаешь — бабушкин. Только никак не пойму: зачем мне вставать, на другое место переходить, если я тут не докрасил, и причём вообще завтрак? Сплю дальше.

Наяву бы я сразу заметил, что картинка, в которой я пребывал, не дружит с реалом. В ней сочеталось столь давнее прошлое, что вряд ли когда повториться, и то, что ещё можно назвать «не столь отдалённою перспективой». В руке у меня был малярный валик, а не кисточка, которую я с вечера подобрал и замочил в керосине. А и действо проистекало в аудитории, где учатся старшеклассники. В неё я не заходил лет пятьдесят с гаком, но помню, что