Шрифт:
Закладка:
В 1924 году издательский дом «Rikola» обратится к писателю с предложением составить предисловие к сборнику «Шатобриан. Романтические повести». Цвейг любезно соглашается. К этому времени в книжных магазинах Германии уже два года продается новый роман Роллана «Клерамбо» в переводе Цвейга. О «Клерамбо» он скажет в дополненной и переизданной к шестидесятилетию Роллана биографии (Франкфурт-на-Майне, 1926): «Не автобиографией, а транскрипцией его идей является “Клерамбо”, подобно тому как “Жан-Кристоф” – одновременно вымышленная биография и широкая картина эпохи. Здесь собрано все, что было рассеяно по манифестам и письмам, здесь в глубоком художественном переплетении являются все многообразные формы его деятельности. В течение четырех лет, постоянно отрываемый от работы общественной деятельностью и внешними обстоятельствами жизни, Роллан из глубоких страданий воздвиг свое произведение к высотам утешения: лишь после войны, в Париже, летом 1920 года он заканчивает его»{331}.
В качестве переводчика и редактора-составителя он подготовит двухтомный труд французского критика Сент-Бёва «Литературные портреты Франции XVII–XIX вв.». Книги выйдут в 1923 году в издательстве Виктора Флейшера «Frankfurter Verlags-Anstal». Кроме двухтомника Сент-Бёва тиражом в двести копий Флейшер отпечатает и очерк Цвейга о Сент-Бёве – «предшественнике Тэна, эпикурейце среди критиков», – посвященный автором своим коллегам-библиофилам, а конкретно Франкфуртскому обществу библиофилов.
«Трагическая жизнь Марселя Пруста» (1925) Цвейга передает лихорадочное состояние души создателя эпопеи «В поисках утраченного времени». В те же годы, кроме публицистических статей о великих французах и работы над трилогией «Борьба с демоном», второй и третьей книгой новелл (сборники «Амок» и «Смятение чувств»), писатель с присущей ему от природы активностью откликается на все литературные и художественные события, реагирует на приглашения, предложения, которые ему отовсюду поступают. Он пишет предисловие к новому роману бельгийского писателя Франца Элленса «Басс-Бассина-Булу». Готовит вступительное слово к каталогу выставки австрийского скульптора Густинуса Амбрози (Санкт-Галлен, 1923). Пишет рецензии на новые новеллы Германа Бара. Одаривает послесловием сборник поэзии Франца Гинцки, пишет послесловие к очередному роману немецкого писателя Отто Хойшеле. В 1924 году пишет трагедию великой жизни «Лорд Байрон» о поэте, понесшем «впервые после Шекспира английское слово всему миру».
За двадцатые годы он значительно расширил свою коллекцию рукописей. Стал обладателем «Мемуаров» Луве де Кувре, фрагмента повести Вольтера «Философ», приобрел набросок одной из глав «О духе законов» Монтескьё, лист рукописи «Общественного договора» Руссо и «Библиоманию» Флобера, «Психологию современной женщины» Анатоля Франса и законодательные предложения в Конвент революционера Сен-Жюста, сонет Торквато Тассо и эскизы библейских стихотворений Расина, сцену из пьесы Мюссе «Служанка короля» и рукопись с эпитафией «Жил, писал, любил» обожаемого им Стендаля.
«Цвейг врезался в современность газетными статьями, строил грандиозные планы, наводнял идеями крупное издательство, совершал лекционные турне, находился в непрестанном и продуктивном общении со всей мыслящей Европой, открывал новых поэтов и добывал для них издателей, следил за переводами своих произведений. При всем этом он всегда имел время для друзей и переписки с ними, всегда был готов помочь им, создавал «между делом» свои великолепные произведения, находил в себе достаточно спокойствия для лирического творчества и ухода из современности в легендарные дали» (Рихард Шпехт).
Но как же ему все удавалось охватить? Успеть прочитать, успеть написать, вовремя отозваться на каждую конкретную просьбу? Логично предположить, что писатель работал по определенному плану и равномерно распределял титанический объем работы на день, неделю, месяц и даже на год вперед. Для повышения эффективности и концентрации на главном он приучил себя с вечера составлять список дел на предстоящие сутки. Важные встречи, контрактные обязательства или письма, требующие срочного ответа, собственноручно заносились им на специальные листы с надписанной на них сверху фразой «Нужно сделать сегодня». Секретарь Анна Мейнгаст поддерживала идеальный порядок в документах, распределяла по специальным папкам копии разрешений на переводы книг на иностранные языки и многие другие важные счета и бумаги. Предложения поступали, контракты множились. Писатель справедливо вспоминал: «Мне пришлось приобрести огромный стеллаж, чтобы разместить переводы моих книг». Новые поручения в отсутствие секретаря Стефан обычно набирал на диктофонный аппарат, записывавший голос на восковые цилиндры. Анна, приходя на работу, первым делом прослушивала, как мы бы сегодня сказали, «голосовые сообщения».
Если выпадала удача два-три месяца работать без командировок и выступлений, он запирался в кабинете и по примеру Бальзака мог до зари корректировать, сокращать, переписывал свои вчерашние тексты, внося правки прямо на отпечатанные страницы. «Если иногда в моих книгах отмечают интенсивность развития действия, то это качество проистекает отнюдь не из природной пылкости или особой эмоциональности, а единственно из этого метода постоянного исключения всех излишних пауз и побочных шумов; и если я и признаю какое-нибудь писательское мастерство, то это умение расставаться с написанным, и я не сетую, когда из тысячи исписанных страниц восемьсот отправятся в корзину для мусора, а останутся только двести, очищенные от шелухи»{332}.
Лишь изредка он мог поднять голову и пойти гулять с собаками по лесным тропинкам холма Капуцинерберг, а если хотелось общества, спускался в кафе «Bazar», где листал свежие газеты и мог опрокинуть по стаканчику темного с Германом Баром, Германом Кестеном, Эмилем Фуксом. Деловые встречи с противоположным полом тоже приходилось назначать за пределами дома: семейные обстоятельства не позволяли пригласить желанных собеседниц в сад на чашечку кофе. Не случайно все его фотографии с Лавинией Мацукетти (Lavinia Mazzucchetti, 1889–1965), сделанные за столиком в «Bazar», на Комо в Италии, на музыкальном фестивале в Зальцбурге, свидетельствуют о том, что Цвейг даже своего переводчика пригласить на Капуцинерберг, скорее всего, не мог, хотя с этой умной и обаятельной женщиной он поддерживал переписку больше десяти лет. Лавиния была главным переводчиком на итальянский язык всех его крупных произведений («Мария-Антуанетта», «Бальзак», «Жозеф Фуше», Мария Стюарт», «Магеллан»). В 1938 году он пытался помочь ей получить приглашение на работу в университетах США, чтобы ей смогли выдать выездные документы из Италии. В настоящее время в Израильской национальной библиотеке в Иерусалиме хранятся открытки и письма (всего 170), адресованные ей Цвейгом. Последнее письмо датировано мартом 1940 года.
В Зальцбурге в обществе Эмиля Фукса Цвейга часто можно было застать на левом берегу города в кафе «Mozart» на Гетрейдегассе, где друзья курили любимые сигары австрийской марки «Gaisberg» и вечера напролет играли в шахматы. В «Шахматной новелле» автор частично говорит о своем личном опыте и отношении к этой древней игре: «Я никогда не играл в шахматы серьезно, для меня это – развлечение, не больше. Если я и провожу иногда часок за шахматной доской, то вовсе не для того, чтобы утомлять свой мозг, а, напротив, для того, чтобы рассеяться после напряженной умственной работы. Я в полном смысле этого слова “играю” в шахматы, в то
