Шрифт:
Закладка:
Чего нельзя сказать об Альфреде – человеком он был предприимчивым и практичным. До аннексии Австрии он успеет перевести деньги на счета американских банков и воспользуется ими после эмиграции. Его личная жизнь тоже сложится счастливее, чем у брата. В мае 1922 года Альфред в сорок три года женится на двадцатисемилетней Стефани Душак (Stefanie Duschak) и будет с ней неразлучен, проводя вместе отпуска в Италии и Швейцарии. Стены его квартир в Вене и Праге (с 1919 года Альфред был гражданином Чехии), а затем и квартиры в Нью-Йорке украшали полотна живописи голландских мастеров XVIII века. Правда, своих детей у него, как и у брата, не будет, но проживут они с супругой вполне счастливо и поразительно долго. Вместе преодолеют проблемы, связанные с переездом, переживания из-за унижения родины и гибели многих друзей и знакомых. Они терпеливо переживут Вторую мировую войну, долгие послевоенные годы и скончаются, как в сюжете романа о счастливой любви, с разницей всего в три недели, когда Альфреду будет 97 с половиной лет.
* * *
С 20 марта по 1 апреля 1922 года Цвейг в качестве независимого писателя принимал участие в международном конгрессе в Париже, отстаивая вместе с Бертой Цукеркандль (Berta Zuckerkandl) благородную миссию преодоления национальной разобщенности между Австрией и Францией. Ратовал за идею восстановления интеллектуальных, культурных отношений между учеными, поэтами, писателями, художниками двух недавно враждовавших империй. Легендарная владелица венского салона на Нусвальдгассе (до 1910 года) и на Оппольцергассе (до оккупации Австрии в 1938 году), ценительница искусства Берта Цукеркандль словно заботливая мама «нянчила» молодые дарования в лице художника-сумасброда Оскара Кокошки, декоратора Коломана Мозера, самовлюбленного эгоиста Густава Климта. Кстати, не без ее помощи Климт получил заказ на роспись потолка в актовом зале Венского университета. Цукеркандль поддерживала кубизм и первые выставки Пикассо в Вене. Она познакомила дирижера Густава Малера с его будущей женой Альмой. В разное время в ее салонах бывали Иоганн Штраус-сын и Макс Рейнхардт, Шницлер и Гофмансталь. С 1915 года гостем ее легендарного дома станет и Цвейг, о котором она, прекрасно разбираясь в людях творческих профессий, писала: «Он окружает себя колючей проволокой, заграждая доступ к своему внутреннему миру».
В годы Первой мировой войны Берта Цукеркандль служила неофициальным атташе по культуре Австро-Венгерской империи, выступала с дипломатическими миссиями в Германии, Франции и Швейцарии. Весной 1918 года принимала участие в конференции в Берне, где Цвейг произносил доклад о пацифистке Берте фон Зуттнер. В Париже на конференции 1922 года она заявила, что ради укрепления отношений двух стран готова оказывать помощь французским художникам в организации их выставок в Австрии. Как журналист «Wiener Allgemeinen Zeitung» она представляла венской публике современных французских поэтов, переводы их книг на немецкий язык, рецензии на новые французские комедийные постановки.
Огромный вклад, сделанный этой необыкновенной женщиной за ее жизнь, измеряется длинным списком имен забытых или всеми признанных гениев, кому Берта оказала моральную поддержку и финансовую помощь. До начала Второй мировой войны правительство Франции успеет наградить ее орденом Почетного легиона, но когда в мае 1940 года немцы бравым строем зашагали по брусчатке центральных улиц Парижа, великая женщина вместе со своим внуком Эмилем бежала в Алжир, где воссоединилась с сыном и оставалась в Северной Африке до освобождения от нацистов. В сентябре 1945 года за месяц до смерти Берта вернется в Париж, выразив желание отдать последние силы самому важному делу своей жизни в любимом городе. Делу и долгу примирения враждовавших наций, мира для всего человечества.
Общение с этой волевой, энергичной женщиной (особенно после совместных выступлений на конференции в Париже) произведет на писателя сильнейшее впечатление. Именно с 1922 года Цвейг пишет критические статьи, рецензии, предисловия к книгам в большинстве своем о выдающихся французских деятелях. К столетию со дня рождения Эрнста Ренана (27 февраля 1923 года) пишет о его предназначении, жизненном пути, педагогическом даровании, популярности его лекций о семитских языках, о книге Ренана «Жизнь Иисуса», завладевшей «умами юношества Франции и элиты всей Европы».
В том же году совместно с венгерским драматургом Артуром Холичером он подготовил монографию о Франсе Мазереле, на что «искуснейший из всех современных граверов… один из величайших умельцев нашей эпохи» ответил оригинальной благодарностью. Весной 1924 года в своей парижской мастерской Мазерель написал масляный портрет Цвейга. Благодаря снимку (портрет считается утраченным) складывается представление о том, каким хотел бы видеть своего австрийского друга этот гравер и художник. В пошитом на заказ костюме и галстуке, в золотом пенсне на носу, разумеется с книгой, этим верным собеседником и компаньоном, с которым отождествлялся и на портретах, и в жизни Эразм Роттердамский. Мазерель знал о любви Цвейга к этому ученому-гуманисту XV века и на десять лет вперед предугадал, что если Стефан возьмется составлять его биографию, то непременно замаскирует в ней свои принципы и характер. Так и вышло. Даю подсказку читателю: если вы желаете больше узнать о Цвейге, вам непременно следует внимательно прочитать небольшую по объему книгу «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского».
«Это лицо человека, живущего не жизнью, но мыслью, сила которого сосредоточена не во всем теле, а только под костяным сводом над висками. Жизненная сила Эразма, беззащитного перед реальностью, находит выражение лишь в работе мозга… В нем никогда не было темперамента для настоящей борьбы; Эразм умел лишь защищаться, подобно тем маленьким зверькам, что в опасности прикидываются мертвыми или меняют цвет, охотней же всего он прячет от смуты голову в свою раковину, в свой ученый кабинет: только за валом книг он чувствует себя уверенно… Душа Эразма была многослойной, он был конгломерат разных дарований, сумма, но не единство. Смелый и пугливый, идущий вперед и останавливающийся перед последним броском, отважный ум и миролюбивое сердце, тщеславный литератор и смиреннейший человек, скептик и идеалист – все противоречия были перемешаны в нем. Прилежный, как пчела, ученый и свободомыслящий богослов, строгий критик времени и мягкий педагог, несколько рассудочный поэт и автор блистательных писем, яростный сатирик и кроткий апостол человечности – все это одновременно вмещал его широкий дух, и ни одно свойство не вытесняло и не подавляло другого. Ибо главный из его талантов – способность сводить воедино противоположности и примирять противоречия – проявлялся не только во внешней жизни, но, так сказать, и под собственной кожей»{330}.
На далеких отзвуках французской революции Цвейг построит сюжет своей «Лионской легенды», где, по мнению советского литературоведа Василия Алексеевича Десницкого, «проблемы современности отступают на второй план, где утверждается сила жизненных устремлений человека, сила любви». Изучая кровавые события во Франции, которые ему позже пригодятся и для работы над биографиями Фуше и Марии-Антуанетты, Цвейг задержит взор на скромном музыканте и поэте, «гении одной ночи», сочинившем походную песню Рейнской армии в ночь с 25
