Шрифт:
Закладка:
* * *
Двадцать первого ноября 1921 года в городском театре Берлина по случаю столетия со дня рождения Достоевского Цвейг был приглашен произнести речь, после чего остался в городе еще на неделю. Навестил редактора Максимилиана Хардена, встретился с университетским другом Камиллом Хофманом, сходил с ним на оперу, прошелся по знакомым антикварам и букинистам. Тогда же, в Берлине, в доме Самюэля Фишера{327} он получит предложение возглавить редакционный совет журнала «Neue Rundschau». Но, подумав, отклонил выгодный контракт (деньги никогда не являлись для него приоритетом), понимая, что постоянная занятость в журнале поглотит все его время и не оставит шансов выполнить в срок остальные проекты.
Приближалось его сорокалетие, и накануне юбилея Фридерика напишет мужу в Берлин: «Мой дорогой Стеферль!.. Мое дорогое, сладкое, любимое дитя! Позволь прижать тебя к моему сердцу, тысячу добрых пожеланий. Пусть все заботы останутся далеко, а Господь пошлет тебе радость, бодрость и хорошую работу, чистое сердце – лишь оно источник всех наших счастливых радостей. Будь здоров, мое дорогое существо! Целую тебя, всем сердцем твоя Муму».
Двадцать шестого ноября 1921 года он ответит ей письмом и открыткой: «Дорогая! Почему ты своим поздравлением сделала меня старше раньше времени на 2 дня? Разве 40 это недостаточно? Правда, я здесь работаю по полной программе и всюду встречаю трогательные знаки внимания своего незабвения… Вчера я таскался по барам и кафе с юной частью чехословацкого общества. Эти молодые штучки в Берлине нечто такое, чего мы еще не знали! Я тебе многое порасскажу. Пожалуйста, не старь меня ни на один день. Уж очень жаль каждого короткого отрезка молодости! Итак, сегодня вечером я опять пою. Думаю, что буду больше сморкаться, чем говорить, ибо мой катар плавно перешел в сильный насморк, который я аспирином основательно подсушил. Всем сердцем твой, пока еще не сорокалетний Стефчи».
Свои письма Фридерика нередко заканчивала милой фразой «твоя Муму» с намеком на фигурку деревянного ягненка, которого она подарила ему на свадьбу. Много лет этот ягненок миролюбиво «пасся» на одной из книжных полок в его кабинете в Зальцбурге. В первые годы их брака многочисленные открытки способствовали скорому возвращению путешественника в родную гавань. Но, повторюсь, только в первые романтичные годы, которые довольно быстро закончились.
Накануне похода в дом издателя Фишера Стефан нанес персональный визит гению политической дипломатии Вальтеру Ратенау в его высокий кабинет в правительстве, где «при бесконечном количестве текущих неотложных дел мы спокойно побеседовали… на чисто абстрактные темы». После беседы в кабинете друзья продолжили диалог в машине, когда Цвейг в последний раз сопровождал друга по городу до парадных дверей иностранных посольств. «Разговор затянулся, и я берусь утверждать, что Ратенау, который сам по себе отнюдь не был лишен честолюбия, вовсе не с легким сердцем и уж тем более без всяких амбиций принял портфель министра иностранных дел Германии».
Шестнадцатого апреля 1922 года на Генуэзской конференции вместе с рейхсканцлером Карлом Йозефом Виртом Вальтер Ратенау в качестве министра иностранных дел Германии подпишет важнейший Рапалльский договор с Советской Россией, но уже два месяца (24 июня) спустя «соколиный взор» политика навсегда померкнет от рук террористов из правой организации «Консул». Цвейг с горечью вспоминал: «В городе, перед министерством, я распрощался с ним, не предполагая, что это было прощанием навсегда. А позже я узнал по фотографиям, что улица, по которой мы ехали вместе, была той самой, где вскоре после этого убийцы подстерегли его в том же автомобиле; пожалуй, это чистая случайность, что я не стал свидетелем этой исторически роковой сцены. Так я еще более глубоко и зримо почувствовал трагическое событие, за которым последовала трагедия Германии, трагедия Европы. В тот же день я был уже в Вестерланде; весело плескались в море тысячи курортников. Снова, как и в день сообщения об убийстве Франца Фердинанда, перед по-летнему беззаботными людьми играл оркестр, когда, словно белые буревестники, по аллее понеслись разносчики газет: “Вальтер Ратенау убит!” Разразилась паника, и она потрясла весь рейх. Сразу упала марка, и продолжала безудержно падать, пока не дошла до фантастически сумасшедших чисел – биллионов. Только теперь инфляция отмечала здесь свой шабаш ведьм, по сравнению с которым наша австрийская инфляция с ее невероятным соотношением один к пятнадцати тысячам казалась теперь всего лишь детской игрой»{328}.
Вскоре после убийства Ратенау Цвейг написал Виктору Флейшеру письмо, выразив в нем тревожный прогноз на будущее: «Эти люди – отбросы общества! И самое печальное из всего этого то, что они снова преуспеют в своих целях – точно так же, как они получили свою войну с подводными лодками и преуспели в продлении самой войны, они ввергнут всех нас в новую войну. Они снова останутся в безопасности в тылу, пока молодых парней будут косить: во Франции вся страна находится на военном положении. Все признаки налицо… Если я дышу тем же воздухом, что и они, то для меня они источают зловоние всей природы – я чувствую к этим людям то, что обычно не позволяю себе чувствовать, – непреходящую ненависть».
* * *
В тяжелейшие годы восстановления, когда «предприятия, которые раньше обогащали страну, оказались на чужой территории; железные дороги превратились в жалкие останки; из национального банка изъяли золото, а взамен взвалили гигантский груз военного займа», ткацкая фабрика Цвейгов в Рейхенберге сильно не пострадала. К 1924 году предпринимательское чутье и талант Альфреда Цвейга и его надежных партнеров{329} общими усилиями смогли наладить устойчивый прирост производственного оборота компании и развитие новых экспортных направлений. Альфред своевременно реорганизовал фабрику в корпорацию, назначил сам себя управляющим механическим производством и предложил брату занять должность административного советника. Разумеется, Стефан не мог никому и ничего на производстве «советовать» (он никогда не бывал на совещаниях), но в качестве лица компании, в какой-то степени отвечающего за рекламу, вполне мог помогать развитию. С 1923 года фабрика обрела статус общества с ограниченной ответственностью «M. Zweig mechanische Weberei AG», а Стефан и Альфред стали обладателями равных долей акций в 45 процентов. Остальные 10 процентов капитала (1750 акций) находились в управлении банка «Handel & Industrie» в Праге.
Стефан, и прежде не имевший денежных трудностей, с середины двадцатых годов и вовсе стал зажиточным человеком, ведь пакет в 45 процентов акций включал 7875 акций номинальной стоимостью в 400 чешских крон каждая. Даже в условиях гиперинфляции акции приносили своим обладателям неплохие дивиденды. Правда, обращаться с деньгами писатель не умел, да и не любил – «я плюю на все богатства». Все его деловые начинания, как, например, процесс продажи дома
