макаронников-итальянцев, то теперь, на старости лет, он расправлялся с дроздами, чижами, синицами, ремезами, скворцами, жаворонками, соловьями и прочими крылатыми неприятелями. Неисчислимы его победы в Италии, и в той же мере неисчислимы они в окрестностях города Х.

Не мешает также упомянуть и о перенесенных нашими рыцарями невзгодах.

Например, однажды после захода солнца их окружил с десяток головорезов с вымазанными сажей лицами. Поставив их спинами друг к другу, охальники стянули им крепкой веревкой животы, руки, бедра до самых колен, напялили на Илию шляпу Десятого, а на графа шайкачу солдата; сунули между спинами шест, на котором сидел филин, и заставили идти вперед.

Булин шагал, увлекая за собой своего хозяина, а головорезы командовали: «Айнц! Цвай!» Вывели их на большую дорогу, после чего парии залегли за изгородь и стали швырять в пленников комья земли.

По дороге, как обычно, возвращались с полей крестьяне; старшие проходили мимо, а молодежь подталкивала связанную пару до тех пор, пока пленники не очутились в городе, здесь их окружила городская голытьба. Невероятный рев разнесся по ближайшим улицам; отовсюду сбегался народ. Людское кольцо, заглушая крики графа и Булина, становилось все теснее и теснее: подбежавшие бестолково метались, в недоумении спрашивая: «Что случилось?» Сочиняли небылицы: «Булин убил молодого графа!..» — «Нет, островитяне убили обоих!..» И бог знает что было бы с рыцарями, если бы не подоспели полицейские, конечно, как водится, с некоторым опозданием.

Десятый снова проболел несколько дней. Илия точно взбесился от гнева и обиды и нашел выход своей злобе: влепил оплеуху аптекарю, за что и был водворен в каталажку — давно насиженное местечко.

Многие думали, что Десятый откажется от ловли птиц, но когда Булин и его господин встретились, Десятый заплакал, как ребенок. И в самом деле, было что-то удивительное в их встрече за городом в вечернюю пору — встрече, о которой они так мечтали!

Уже совсем стемнело, восточный ветер, поднимая пыль, разогнал гуляющих. Илия сел на скамью, протирая гноящиеся глаза.

— Ну, скажи, тезка, есть ли более отвратительный народ, чем наш? — начал Десятый.

— Синьор граф тезка, скажите лучше: есть ли более глупый человек, чем Илия Булин?

— Ка-ка-как это?

— Где у меня была голова, как мог я сопровождать вас без оружия? Вы качаете головой, дескать, не помогло бы? Но, простите… не в обиду будь сказано… помните, когда у меня был зуб против ваших, И-хана и Туклина, когда они заявили, будто я ушел разбойничать… да вы знаете! Ну, вот! Со всех сторон меня травили, а посмел ли кто подойти ко мне? Черрррт!.. А думаете, им не хотелось меня поймать? Да ведь такая награда, которую сулил И-хан, соблазнила бы родного брата! Но кто пойдет на Илию Булина, когда он вооружен, черрррт!

Доводы солдата поколебали молодого графа. А Илия приплел еще, будто сыгранная с ними скверная шутка возмутила старосту пригорода и всех уважаемых хозяев и будто они поклялись отыскать виноватых и т. д. Беседа велась долго и кончилась тем, что Илия щедро получил на выпивку. Наконец-то! На другой день И-хан посетил самых почтенных крестьян, поднося подарки детям и женщинам, а на заре третьего дня рыцари снова отправились на рыцарскую забаву.

Кто может достойным образом рассказать об их подвигах? К счастью, нашелся человек, которому это оказалось по силам. После смерти нашего поэта дона Иосифа Б. среди его бумаг найдут полное их описание ка классическом языке далматинского Приморья под названием: «Песни Ластрице о графе Иле М-виче и Илии Булине, сочиненные Д. И. Б.».

Нам остается лишь вкратце поведать о кончине наших рыцарей.

Смерть разлучила их восемь лет спустя, в полном расцвете взаимной любви. Сначала она унесла Десятого. Случилось это так.

Среди лета, в канун большого праздника, молодой граф вернулся с охоты потный и умирающий от голода и жажды. Наевшись и напившись, не успев даже переменить белье, он отправился с отцом к вечерне. Возвращаясь из монастыря, Десятый почувствовал боль в груди и скоро слег совсем. Три дня бредил в жару, на четвертый пришел в себя, но тут же снова впал в беспамятство и умер.

Илия Булин стал похож на призрака, перебиваясь все лето с хлеба на воду.

Вечером, в канун святого Луки, заревел свирепый приморский сиверко, ломая деревья и перекатывая камни.

Илия вошел в стоявшую на берегу кафану.

— Дай ракии! — сказал он. — Денег нет, но вот тебе гунь!

— Как же ты, убей тебя мороз, раздетый пойдешь по такому холоду? — спросил хозяин.

— Не беспокойся, черррт! Вот гунь! — и бросил его на стойку.

Выпив четыре шкалика подряд, он удалился твердым шагом: айнц, цвай, драй — и на глазах у всех прыгнул с берега в море.

Матросы кинулись в лодки, чтобы спасти Илию, но его накрыли волны.

Граф Илия Девятый пережил фра Винценто, Гарофолу и И-хана. Он сгорбился, высох, как вобла, и дотянул до девяноста лет.

Все его добро досталось монастырю. Старый дворец М-вича отдается внаем, и нынче в нем снует чиновничья голытьба.

1889

КОРОЛЕВА

Путники, подплывающие к Шибенику, видят слева от города, под крылышком у крепости, около сотни домов. Это пригород Долац. В старину здесь скрывались от турок. Народ плодился, строился, пока не настроил столько, что на иных улочках два широкоплечих долачанина могли едва-едва разминуться, а из окон противостоящих домов соседи пожимали друг другу руки.

К счастью, долачане проводят время не столько в самом Долаце, сколько на противоположной стороне залива, где находятся их земли. По эту сторону вы не отыщете и пяди возделанной земли. К счастью также, женщины в Долаце чистоплотны, иначе в такой тесноте постоянно свирепствовали бы болезни.

Любо поглядеть на долачан утром, когда от берега отчаливают двадцать — тридцать битком набитых лодок. Говор и песни разносятся по водной глади. Гребут в два, четыре, шесть весел, и лодки летят то кучно, то