— А там много и не нужно было, — объяснил Гуров. — Рыбаков не наглел. Он просто смягчал возможные приговоры. Приговаривал по минимуму, снисхождение показывал. Это дешевле на порядок, чем вынесение оправдательного приговора или перенос обвинения на другого. В адвокатской среде Рыбакова знали хорошо. Никто не поднимал шума, потому что часто оставалась возможность договориться. Кто даст больше, к тому и благосклонность. Да и не факт, что поднятый шум приведет к нужному результату. Вполне могло случиться так, что пострадал бы не судья, а адвокат, которого обвинили бы во всех смертных грехах, вплоть до дачи взятки. Короче, у меня о Рыбакове сложилось мнение как о человеке крайне беспринципном. Вот и с Тюриным, как я понял, он поступил так же. Парень мог по совокупности прошлого и тяжести настоящего получить лет двенадцать «строгача», если не всю «двадцатку». Вопрос — как квалифицировать.

— И кто же заплатил за этого утырка? — не выдержал, наконец, Крячко. — Неужели блатные за него из «общака» заплатили, чтобы поменьше сидеть? Так он явно был «опущенным», самым ничтожным и бесправным зэком! Или жена?

— Жена от Тюрина ушла, когда он сел во второй раз. Мать постаралась. Она со своим любовником продали их квартиру в Москве и купили «двушку» за МКАДом в старом жилом секторе. Халупу! С разницы в цене она судье и заплатила, чтобы поменьше срок назначил. Это, конечно, мои догадки, но выглядело все примерно так. Не думаю, что я сильно ошибся.

— Черт! — почесал в затылке Крячко. — Вот Тюрину или его дружкам точно убивать Рыбакова не следовало. Они его в темечко должны были целовать, хотя…

— Нет, ребята, — возразил Лев, — мне интуиция подсказывает, что это сделать мог только отец убитой девочки — Николай Фадеев. Да, он мог и хотел убить самого Тюрина, да еще тем же способом, которым тот убивал девочку. И продажного судью он мог убить, и именно таким же способом, потому что считал Рыбакова и ему подобных таким же злом, что и Тюрин. Пособниками, попустителями, из-за которых такое творится.

— Кириллова за что? — угрюмо спросил Орлов.

— Не знаю, — вздохнул Лев. — Но думаю, что причина есть. В крайнем случае — это просто психическое состояние человека. Если у мужика после всего пережитого такая каша в голове, то стоит ли его считать нормальным? Нет, он болен, и поэтому его надо искать.

— Что ты предлагаешь?

— Два направления. — Гуров вытащил из папки лист бумаги и протянул Орлову: — Первое: чтобы отсечь или отработать вариант, что Фадеев давно умер и не имеет отношения к этим смертям. Для этого надо отобрать всех неопознанных погибших и умерших в Москве и ближайшем Подмосковье по половому, возрастному признакам и особым приметам. Назначить экспертизы и провести опознания с привлечением тех людей, которые хорошо знали Фадеева. Включая эксгумацию и экспертизу по ДНК. Второе: методичный и тщательный опрос всех родственников и знакомых Фадеевых. Он может скрываться у кого-то из них. Причем укрыватель вполне может не знать, что творит этот человек. Третье: разослать «циркуляр» по территориальным подразделениям полиции Москвы и Московской области с приметами и фотографиями Фадеева. Он может жить и трудиться на каком-то предприятии, не привлекая внимания, где-то совсем рядом.

— Принимается, — произнес генерал. — Давай завтра с утра рапорт, план работы.

— Хорошо, — кивнул Гуров. — Текст ориентировки я завтра тоже принесу. Нужно срочно ее разослать. Думаю, нам нужно разделиться со Станиславом. Он займется поисками по варианту «Фадеев мертв». Я буду отрабатывать версию «Фадеев жив».

В клинике у Марины Кирилловой Гуров старался бывать хотя бы через день. После каждого своего посещения он чувствовал, что доверие девушки к нему растет. Они по-прежнему говорили о книгах, о природе и почти не касались разговоров о других людях, о родственниках. Только иногда Марина вспоминала о своей работе. И со временем Гуров стал понимать, что давит на девушку не обида на родителей, на кровного отца. Что-то еще из самого глубокого детства мучит ее, причина ее странного поведения, которое завело ее в эту палату, не только сердечная патология.

Сегодня Марина встретила Гурова с заплаканными глазами. Он долго расспрашивал ее, что произошло, но девушка только отнекивалась и крутила головой. Но потом в ней будто что-то переключилось. На Гурова вдруг посмотрели глаза, полные страха и отчаяния. Он подумал было, что девушка боится операции, ее гложет страх возможной смерти. Но услышал совсем другое.

— Вы знаете, Лев Иванович, меня мучает бессонница, — призналась Марина. — Сначала терпела, потом сказала врачу, и мне стали давать снотворное, успокаивающее. Я начала спать, но теперь меня мучают сновидения, страхи, кошмары. Не знаю, что из этого лучше, а что хуже.

— Вы боитесь операции?

— Нет, как ни странно, — тихо ответила девушка, встала с кровати и отошла к окну. — К операции я отношусь с равнодушием, а может, наоборот, надеюсь, что она будет неудачной, и тогда смерть принесет мне покой.

— Ну что вы! — запротестовал Гуров. — Нельзя так…

— Это детский страх, — неожиданно произнесла Марина и сжала виски ладонями. — Он сжился со мной… Или я сжилась с ним и не заметила, как он стал отравлять и мою взрослую жизнь. Вы знаете, как страх приходит в детстве? По ночам! Перед сном! Понесло же меня тогда на похороны. Это мама меня повела. И когда я увидела в гробу лицо, мертвое лицо, страх поселился во мне, он заполнил меня и терзал, мучил, вытягивал из меня силы и желание жить. Вы не поймете, что это такое: не желать жить, не желать вообще ничего, а только бы спрятаться, уйти подальше, укрыться.

— Похороны? Мама вас водила на похороны? Родственница?

— Подружка, — замотала головой Марина. — Мы с ней дружили с самого садика, неразлейвода были. А в тот день я температурила, и меня мама не пустила в школу. Лиза пошла одна.

— Лиза? — догадался Гуров. — Фадеева?

— Ее убил какой-то маньяк. Знаете, как страшно мне было знать это, думать об этом. А тут еще я увидела ее мертвое лицо в гробу. А потом еще этот кошмар в нашей семье, размолвка моих родителей. Они потом вроде помирились, только у меня в душе осадок остался, я не примирилась с этим. Мама изменяла отцу, но он ее простил. Оказалось, он не мой родной отец! Ужас! Но я же его любила, Лев Иванович! Самый родной человек, близкий такой, теплый, с