Шрифт:
Закладка:
Вы могли бы поцеловать ваши собственные губы, — говорит эта улыбка, — если бы уловили эту тайну. Если бы ваши губы задержались на одно лишнее мгновение на одном месте, вы бы догнали их. Почему вы этого не умеете достигнуть?"
В своей недавней брошюре Блёд следующим образом описывает значение анестезического откровения для жизни.
"Анестезическое откровение посвящает человека в безначальную тайну бытия, которая представляется нам неизбежным вихрем непрерывности. Неизбежным — нет для этого лучшего слова. Причина его лежит в нём самом; оно есть именно то, чем должно быть. Оно не производит ни любви, ни ненависти, ни радости, ни печали, ни добра, ни зла. Оно не знает ничего ни о начале, ни о конце, ни о целях.
Из него нельзя почерпнуть понятия о многочисленности и многообразии вещей. Но лишь благодаря ему человеческая история и религия озаряется глубоким чувством сущности и причины бытия…
Вначале это чувство кажется подавляющим по своему величию, но скоро становится таким естественным и знакомым, что вызывает вместо страха ощущение радости и безопасности, точно отныне мы слились с предвечным источником общего бытия. Но никакие слова не в силах выразить этой всепоглощающей уверенности человека в том, что он познаёт самую основу вещей и того первобытного удивления, какое испытал Адам перед жизнью.
Каждое новое переживание этого рода сопровождается теми же ощущениями, и человек чувствует, что они не могут быть иными. В нормальном состоянии от них остаются лишь частичные отрывки воспоминаний. И тщетны старания свести их к определённой формуле; но утешением для человека может послужить здесь та мысль, что он познал первичную истину и покончил с человеческими теориями о происхождении, о внутренней ценности и предназначении человечества. И в духовной области ему не нужны больше никакие указания.
Откровение это приносит с собой чувство полного доверия ко всему, совершающемуся с нами. Царство внутри нас. Каждый день — день Суда, но при этом мы ничего не узнаем о целях вечности, не представляем себе общей схемы целого. Астроном сокращает ряд гигантских чисел, увеличивая единицу измерения; так и мы подавляющую нас множественность вещей можем свести к тому единству, к которому стремимся.
С тех пор, как я познал это откровение, оно стало моим духовным хлебом. В моей первой печатной статье о нём я писал: „Мир уже не кажется мне таким чуждым и странным, каким меня приучили его считать”.
С презрением покинув окутанные душными и грозными облаками крепости, из-за которых ещё так недавно грохотали громы Иеговы, я, как серая чайка, вздымаюсь навстречу сгущающейся ночи и бесстрашным взглядом окидываю мрачные пространства. И теперь, после двадцати семи лет таких переживаний, крылья мои поседели, но мои глаза по-прежнему бесстрашно смотрят вперёд, когда я снова и с большей силой, чем прежде, говорю то, что говорил прежде. Я постиг смысл существования, тот истинный центр вселенной, который одновременно приносит и восторг, и покой человеческой душе, и которому язык рассудка дал название анестезического откровения".
Я прибавлю, — говорит проф. Джемс, — ещё любопытный случай откровения, обусловленного наркозом. Вот что пишет одна интеллигентная женщина о том, что с ней было под влиянием эфира, который она вдыхала, готовясь к операции.
"Я спрашивала себя, не в тюрьме ли я, не подвергают ли меня пыткам? Я припомнила выражение „страдание — путь к спасению”. Но перед тем, что я испытала, выражение это настолько показалось мне слабым, что я вскрикнула громко: „Страдание само по себе уже есть познание”. После этого наступил обморок. За несколько секунд перед тем, как я проснулась, мне приснился потрясающий и необыкновенно отчётливый сон, который очень трудно описать.
Кто-то необъятно могущественный шёл по небу, и нога его была на молнии, как колесо на рельсах: это была его дорога. Молния же состояла из бесчисленного количества человеческих душ, теснящихся одна к другой, и я была также среди них. Это Существо двигалось по прямой линии, и каждая точка этой светящейся линии становилась сознательной на миг для того, чтобы свершалось Его движение. Я почувствовала себя под ногой Божией; раздавливая меня, Он как бы покупал ценою моей боли своё существование. Я также заметила, что Он старался всей силой своего могущества изменить направление, согнуть линию молнии, на которую Он опирался, в ту сторону, куда он хотел идти. Чувствуя себя бессильной к сопротивлению, я поняла, что Он сделает то, что хочет. Он согнул меня, и угол, который при этом образовался, был моим страданием, страданием таким острым, какого я никогда ещё не испытывала, на вершине которого — когда Бог проходил надо мной — я прозрела.
В ту минуту я поняла такие вещи, которые теперь забыла и которые нельзя припомнить, не перешагнув порога безумия. Угол был тупой, и у меня осталось впечатление, когда я проснулась, что если бы он был прямой или острый, я бы страдала и „видела” ещё больше и, без сомнения, умерла бы от этого.
Он прошёл, и сознание вернулось ко мне. В тот миг вся моя жизнь встала передо мной до самых маленьких огорчений, и я поняла всё. Вот она цель, к которой все стремятся, вот та частица дела, которую все они выполняют.
Я не видела Божьего замысла, я видела только его усилия и его беспощадность по отношению к людям. Он не думал обо мне… как не думают о боли дробинки, когда стреляют из ружья. Тем не менее моё первое чувство, какое было у меня после пробуждения, вылилось словами, какие я произнесла в слезах: „Господи, я недостойна”, так как я действительно поднялась на такую высоту, какой не была достойна. Для меня стало ясно, что за эти полчаса я служила Богу более действенным образом, чем когда бы то ни было, и как я даже не смела раньше мечтать. Через меня он свершил нечто — что именно и по отношению к кому, не знаю — употребив на это всё страдание, на какое я была способна.
В то время, как я приходила в сознание, я спрашивала себя, почему в момент такого глубокого прозрения я ничего не увидели из того, что верующие называют любовью Божьей, а только
