себя гордо светящимися алтарями родины, но в то же время избравших жизнь в зоне с более привлекательной валютой? Можно понять их влечение, но пусть они не лгут, что способствуют сохранению национальной субстанции. Национальную субстанцию умножают те, кто живет на тяжело заработанные злотые, может быть даже горькие и девальвированные.

Попытка избежать жизни в системе злотого, независимо от того, под видом внешней или внутренней, политической или экономической эмиграции она совершается, означает ослабление сил национального организма и поэтому лишает морального права выступать от его имени.

Между тем громче всего кричат о нем самые активные ловцы валют, с давних или недавних пор живущие в сфере, не зависящей от судьбы злотого. Свободные от забот по поводу его платежеспособности, удобно устроившиеся сбоку, они с презрением глядят на государство злотого, обвиняя его в непольском происхождении и освобождая себя от обязанности быть лояльным.

Быть или не быть?

Незначительное, сложившееся в результате исторических случайностей положение, которое занимает в польском сознании идея государственности, должно быть укреплено именно сейчас, независимо от той или иной формы государственного строя, поскольку это последний исторический момент, когда поляки могут наверстать свое опоздание, стать, как другие, народом государственным. Достичь равенства в этом смысле с другими народами, развивающими с давних пор государственную этику, — это сегодняшнее «быть или не быть» польского народа.

Он не попадет в качестве активного члена международного сообщества на страницы истории следующего века, если сопротивление традиционализма задержит развитие польской государственности.

Традиционализм внушает отвращение к государственности, заявляя, что она приведет к всеобщей бюрократической национализации, а национализация, в свою очередь, — к внешней зависимости. Он метит в воспаленные и больные места, но только для того, чтобы усилить боль и задержать процессы лечения.

История — это не универмаг, где можно свободно себе выбирать разные методы организации государства. Она для этого создает кратковременное стечение обстоятельств, молниеносно улетучивающиеся возможности, как при покупке в магазинах во время кризиса. История вообще является непрекращающимся кризисом, из которого целым выходит тот, кто умеет пользоваться недолгими и неповторяющимися оказиями.

Два раза в течение XX века история вернула Польше ее государственность. В первый раз она оказалась бурной и недолговечной, вторую нужно тем более уважать, несмотря на то, — а может быть, именно потому, — что она была создана не в результате широкого выбора в роскошном универмаге истории. Восстановление, а вернее строительство государственности в ее организаторско-хозяйственной форме история соединила в Польше с национализацией, и в общем-то вряд ли могло быть иначе. У нас было не скопление фабрик и капиталов, готовых к вложению, а сожженная и пустая равнина, на которой только благодаря вмешательству государства, сумевшего объединить усилия всего народа, можно было построить что-то с большим размахом.

Допущенные перегибы — национализация каждого клочка земли, идущее вслед за этим разрастание бюрократизма, вмешивающегося в любые детали, — со временем сделали заметной назойливость государства как всесильного аппарата, с чиновничьей бездушностью парализующего любую рождающуюся общественную инициативу.

Отвергая административную монополию правления как переходную и полностью выработанную, нельзя забывать, что без ее участия вообще не было бы зачатков промышленности, но прежде всего нельзя временные эксперименты, которые являются неизбежным этапом развития, использовать для пропаганды идеи антигосударственности.

История предопределила, что модернизация польского общества проходит вместе с развитием польской государственности, и эти процессы нельзя отделить друг от друга. Либо мы будем продолжать развивать их только вместе, либо придем к катастрофе.

Либо общество поддержит социалистическую государственность и вместе с ней будет развиваться до уровня современных форм коллективного существования, либо, парализуя ее, вернет себе роль потерянной и беспомощной массы, населяющей свою этническую территорию.

Стремление держаться в стороне от усилий государства, направленных на развитие своего потенциала, можно оценить как самообкрадывание общества, как лишение его единственного реального национального шанса.

Правда, случалось, что государство отталкивало от себя достойных и порядочных людей. История глупости в Польше имеет на своем счету не только мессианско-сарматское бессмыслие, но иногда и грубый обскурантизм власти. Однако фальшивым является подстрекательское мнение, что государство навязано полякам, а обскурантизм — его органическая черта.

Аппарат власти у нас был и будет отражать такой морально-интеллектуальный уровень, до которого дошло польское общество, решившее строить свое государство. Национальной драмой является не характер существующей власти, а факт, что постоянно мобилизуются силы для ограничения ее общественной базы, нарушения естественного отбора людей. На негативный подбор кадров имеют право жаловаться только те, кто признает характер государства. Нельзя одновременно стоять в стороне и сетовать, что внутри появляются неподходящие люди.

Если бы наши образованные круги проявляли большую солидарность с государством и были способны выдержать трудные испытания, государство, без сомнения, было бы более здоровым, совершенным и современным.

Кто вынуждает государство защищаться перед заговором внутренних и внешних врагов, тот не может предъявлять претензии к тому, что демократия развивается недостаточно быстро.

Солидарное стремление защитить государственность в самых широких кругах граждан — это элементарное условие того, чтобы в методах осуществления власти могли проходить позитивные изменения.

Государство может изменяться настолько, насколько созревает и меняется народ.

Исторической мистификацией является утверждение, что самыми здоровыми и стойкими были те общественно-государственные организмы, которые подчинялись стихийным влечениям своих граждан. Таким организмом была шляхетская Речь Посполитая, и тем, что в самом деле привело ее к гибели, было бессилие центральной государственной власти перед победившей ее стихией. Польское государство шляхты не успело вовремя и достаточно успешно изменить способ мышления консервативной массы, неспособной понять элементарные истины.

Везде там, где былые сообщества успешно организовывались в современные государства, государство становилось фактором, прививающим законы гражданского мышления и поведения. После короткого стажа межвоенных лет мы с опозданием начинаем учиться только в социалистической государственности.

Это государственность иного поколения, чем национальные государства прошлых столетий. Его от них отличает не только народный характер, но и то, что еще на заре своего существования оно заявило о принадлежности к наднациональному содружеству. И это не какая-то польская специфика. Это закон послевоенного устройства мира, в котором тип несблокированного государства сохраняется только на его периферии, в то время как на центральных политических путях сформировались противостоящие блоки. Сеть их внутренних связей тем сильнее, чем ближе они находятся к невралгической линии, разделяющей политические блоки. Старые определения государственной независимости потеряли свое значение в той же степени по отношению к Польше, в какой с противоположной стороны по отношению к ФРГ и другим «прифронтовым» странам Атлантического пакта.

Везде наблюдается та же самая зависимость внешних связей от солидарной политики блока при сохранении суверенитета на своей территории.

Традиционное понимание независимости стран становится относительным также и в результате экономических процессов, которые при капиталистической системе