Так понимаемый польский характер должен быть готов изгладить из памяти любые следы обид, которые нам причиняли пришельцы с Запада, даже самые страшные, а также все шрамы от разочарований, какие выпали на нашу долю с этой стороны.

Эту устаревшую «национальную субстанцию» надо послать на пенсию, полагающуюся ей уже с давних пор, и продолжать нашу историю с новой, такой, которая не обречет на бессмысленную гибель город и в то же время будет в состоянии строить зрелую государственность. Это субстанция в полном смысле слова отечественная, с пястовскими и ренессансными, просветительскими и рационалистическими корнями, которые в течение нескольких столетий вытеснялись постоянно возвращающимися волнами мессианства.

Они всегда были обусловлены либо разложением государственного организма и нарастающими в нем болезненными явлениями, либо ударами, обрушивающимися из заграницы и лишившими нас собственной государственности. Прогрессирующее с XVII века разложение, а затем разделы Польши, восстания и национальное угнетение привели к поискам спасения в мессианстве, хотя в период загнивания и упадка это было мессианство хвастливое и сарматское, гордящееся особым божьим покровительством над Речью Посполитой, которая славилась своей анархией, но в то же время была образцом веры и свободы, а позже, в период поражений и рабства, — мессианство отчаянное, провозглашающее из глубины национального падения особое предназначение Польши в спасительных планах небес.

Так вот, мессианство могло служить лишь апологетам приходящего в упадок государства или находящимся в отчаянном положении борцам за святое дело, но ни в коем случае не могло быть полезно архитекторам современной государственности как первой, так и второй половины XX века.

Если поляки хотели создавать государственный организм, способный удержаться на карте мира, им надо было организовать коллективный труд на основе разумных планов, создаваемых с мыслью о будущем, — а для этой цели полученная в наследство легенда могла быть только обузой. Польское государство, независимо от его политического строя, которое с таким багажом прошлого хотело бы конкурировать с другими в суровых условиях XX века, должно было бы полностью пересмотреть свое наследие и вместо иррациональных общественных привычек ввести противоположные критерии, концентрируя общественное внимание на вопросах экономики, промышленности, торговли, технологии, рациональных систем всеобщего воспитания, дисциплинирующих жизнь общественных учреждений и т. д.

Эфемерное существование межвоенного государства не позволило произвести более глубокие преобразования этого наследия в рамках буржуазного порядка, как это произошло в большинстве стран так называемой западной цивилизации.

Исторически необходимые изменения

История сделала так, что весь каторжный труд приспособления наших наследственных традиций к требованиям индустриализации и нуждам планирующего государства совпал с социалистическими преобразованиями. Это привело ко многим осложнениям, которые еще далеко не преодолены, но нас здесь интересует только одно обстоятельство. Факт, что исторически необходимые перемены происходили на почве новой государственности, к тому же строящейся в условиях острых внутренних и международных конфликтов, привел к тому, что консервативное сопротивление и нежелание изменить наследственные привычки могло рядиться в национальные одежды и выступать против нового строя.

Сделать это было легко, потому что традиции государственности не оставили глубоких следов в национальном наследии и с давних пор любая попытка перестройки представлялась как узурпаторство, устанавливающее absolutum dominium[153]. Если не считать довольно далекой традиции монархического государства, функционирующего эффективно и четко, которая закончилась в Польше уже в XVI веке, более поздняя политическая традиция сводилась к сковыванию деятельности государства, если оно пыталось провести реформы, или к борьбе с иностранным правлением.

Произошла в конце концов такая метаморфоза, что преобразования, проводимые собственным государством во имя исторически необходимых целей, силами консервативного сопротивления представляются как преобразования, навязанные извне. Более того, чтобы парализовать государство, эти силы используют все политическое наследие, закодированное в польских умах уже в течение нескольких столетий.

В этом есть какое-то жестокое коварство истории, ведь под покровом романтических призывов, служащих когда-то национально-освободительной борьбе, народ сегодня толкают к тому, чтобы он стал Ираном Центральной Европы, жалким и непонятным очагом фанатизма, который уже невозможно встретить в развитых странах.

Так вот, нельзя быть фанатиком в этой части мира, и не правительство, а народ будет расплачиваться за погружение в слепое прошлое там, где необходимо особое обновляющее усилие.

История современной цивилизации убедительно доказывает, что она неосуществима без помощи государства и его организованного потенциала.

Кто в эту эпоху стремительного развития парализует и разрушает государство, тот лишает народ единственной возможности удержаться на поверхности истории.

И больше, чем в какое-либо другое время, государство сегодня необходимо народу для того, чтобы не отставать от других стран.

Я это пишу, ибо беззаботные дамы, занимающиеся насаждением мессианства, делают что могут, чтобы противопоставить государство народу или государство — родине. Так или иначе, но главная их задача — из мышления современных поляков вычеркнуть государство как первостепенный и незаменимый признак организованной нации.

«Народ должен находиться под присмотром миссионеров и ждать чудес, демонстрируя, насколько это возможно, свое отвращение к государственности». Если бы кто-нибудь хотел создать сатанинский план самоуничтожения какого-либо общества, он наверняка не смог бы придумать ничего лучшего. Впрочем, в нем нет ничего оригинального, еще Фридрих Великий (совместно с Екатериной II) придумал все это для уничтожения Польши руками ее слабоумных жителей, играя на их атавистических слабостях, развивая отвращение к центральной власти, парализуя попытки организовать сильное и объединяющее весь народ государство.

Позже, когда Польша была уже разделена, продолжателем этой хитрой тактики стал Бисмарк. Он умело разыгрывал повстанческую горячку, толкая поляков на непродуманные порывы и разжигая польско-русскую вражду.

Без особого труда можно и сегодня найти протоптанные дорожки, ведущие неразумных поляков в объятия этой лукавой политики. И сегодня заядлые традиционалисты, демонстрируя свою антипатию к государству, могут рассчитывать на ласку и разные формы деликатной поддержки у наследников Фридриха и Бисмарка, терпеливо выращивающих те же плоды в надежде на то, что они сами упадут и сгниют.

По сравнению с такой изощренной политической традицией, умеющей составлять планы на годы вперед, а ежедневно последовательно, терпеливо и дальновидно создавать для этого необходимые предпосылки, традиция народа, не любящего государственности и от этого якобы становящегося более сильным и чистым духом, является мыльным пузырем, могущим волновать только умы, не способные трезво мыслить.

И действительно, поразителен инфантилизм людей, недавно еще трезвых и разумных, которые попали в плен такого мышления. Невероятные идеи, с какими они вылезают, гениальные рецепты на любой случай, попытки, не стесняясь, перекраивать мировую систему, отводить от себя опасность при помощи заклинаний — все это свидетельствует об отсутствии дисциплины мышления и о ребяческом погружении в легенду.

Миссионерские нравы — анафемы и канонизации

Создание мифов стало