Гуннар, — Гуннар поклонился генералу, тот в ответ ему любезно кивнул. А Вайзингер уже представлял ему другого человека. Этот тоже был немолод, и по виду его тоже нельзя было заключить, к какому сословию он принадлежит; одежда его была, кажется, и проста, но на поясе у человека висел весьма недешёвый кинжал.— А это Карл Гляйцингер, представитель коммуны Вязаных колпаков.

Волков кивнул и ему. А потом, когда понял, что хранитель имущества оставшихся людей представлять ему не собирается, не погнушался и пригласил за длинный стол, за которым обедали его офицеры, всю честную компанию.

— Прощу вас, господа, садитесь, — тут же сел сам и, обернувшись к оруженосцу, сказал: — Хенрик, друг мой, распорядитесь, чтобы господам подали пива.

— За пиво, конечно, спасибо, добрый господин, — начал Мартин Гуннар; видно, он был самым влиятельным человеком во всей этой компании. — Но не за пивом мы сюда пришли.

— А зачем же? — вежливо поинтересовался генерал. — Уж скажите, а я по мере сил постараюсь помочь.

— Пришли мы сюда, чтобы узнать две вещи, — продолжал представитель гильдии тачечников.

Волков развёл руками: прошу вас, спрашивайте.

— Эй, Кульбриг, — Гуннар взглянул на одного из своих спутников, — ты всё порывался узнать — спрашивай.

И самый крепкий из явившийся мужей, чьё лицо было грубо, а кулаки страшны, тогда заговорил, глядя на генерала:

— У меня дом у реки, дом хороший, крепкий, вот только холодный. Ветер с реки выдувает из него тепло, хоть ты тресни.

— И что же ты хочешь? — усмехнулся Волков. — Чтобы я тебе стены проконопатил или, может быть, дров купил?

Все засмеялись, в том числе и здоровенный Кульбриг.

— Нет, дрова я себе сам куплю как-нибудь, вы мне лучше про другое скажите.

— Ну так спрашивай.

— Ну вот, вы сказывали, что я могу у еретика дом забрать; я уже приглядел один хороший домишко тут, в городе; у меня тоже дом неплохой, но он за стеной, а я хочу тут дом взять.

— Так бери, — уверенно произнёс генерал. — Приходи и выгоняй всякого, кто не ходит к причастию, и бери всё его имущество, дом, перины, погреб, и казну, и простыни, всё забирай.

Генерал видел, какое впечатление его эта маленькая речь произвела на присутствующих, они стали переглядываться, осмысливая его слова. Кажется, у всякого из них было на примете то, что он желал себе. Но они ещё сомневались.

— И что же? Герцог сие одобряет? — наконец поинтересовался один из пришедших, которых Вайзингер не представил генералу.

В ответ Волков поднял руку и произнёс:

— Клянусь своей бессмертной душой, что герцог мне дал право действовать от его лица и на своё усмотрение, а посему говорю вам от имени герцога Ребенрее: идите и берите себе всё, что вам приглянется, коли то будет имуществом еретиков.

— Ишь ты! — сказал один из пришедших, и снова оживление пришло к его гостям, они начали тихо переговариваться, обсуждая, что и где можно будет отобрать у соседей, а тут ещё и пиво стали перед ними ставить.

Но всё оживление как-то сразу спало, когда заговорил не кто иной, как трубочист Гонзаго. И сделал он это всего одной фразой.

— Сегодня в обед моего дружка Тоби Лишайного повесили у южных ворот за то, что он хотел отобрать у одного безбожника два отреза сукна. Сегодня схватили и сегодня же повесили.

— И не только его, — вдруг произнёс молчавший до этого Виг Вондель по прозвищу Черепаха. — Юргена Рау и Эрика Вербенгера сегодня тоже повесили.

— Вот как? — генерал пристально поглядел на трубочиста. — Сегодня их всех схватили и сегодня же повесили? А кто же тот такой быстрый судья?

— То не судья, — отвечал ему Гляйцингер. — Судья Глюнверт заболел, я про то знаю, он хитрый, он как чует что-то неладное, всегда болеет, а второй городской судья, Габен, я слышал, так и вовсе утром уехал. Чтобы переждать. А вместо них судит всех этот чёртов Тиммерман.

— Да, — добавил Гонзаго.— И судит он скоро.

«Чёртов Тиммерман».

Бургомистр для генерала становился костью в горле, гвоздём в ботинке. Сейчас генерал ощутил это особенно отчётливо. И он понимал, что с ним надо будет что-то делать. А пока он лишь сказал своим гостям многозначительно:

— Мне нужно будет встретиться с бургомистром.

— Так в том-то и второй наш вопрос, — снова взял слово представитель коммуны Вязаных колпаков.

— Я понимаю ваши опасения, — предвосхитил его слова генерал. — И постараюсь разрешить вопрос с бургомистром в ближайшее время.

— Нет-нет, — Гляйцингер покачал головой, — не бургомистр наша главная забота. Не он нас волнует.

— А кто вас волнует? — спросил у него Волков.

— Так вы, — честно и прямо отвечал ему представитель коммуны. — Вы с нами сидите и разговариваете, а на лбу у вас испарина, словно тут жара, а тут у вас и не жарко, а ещё вы бледны шибко.

— Да, — поддержал его председатель гильдии тачечников, — все знают о вашей ране, о ней весь город вчера говорил. Потому мы и сомневаемся.

— И в чём же вы сомневаетесь? — спросил генерал, которому этот разговор был уже не по душе.

— Да во всём, — твёрдо продолжал представитель Вязаных колпаков. — Сегодня мы, послушав вас, начнём под себя всё подгребать. Начнём купчишек потрошить. А назавтра вы помрёте, и что…? И начнут богачи и еретики во главе с бургомистром нас по площадям развешивать.

— Не волнуйтесь, господа, — стал успокаивать гостей барон. — Если даже со мною что-то и случится, так герцог пришлёт другого.

И это было его ошибкой, он сразу понял это, едва увидел реакцию людей на свои слова — они откровенно стали посмеиваться. Ещё недавно ему казалось, что горожане с должным пиететом относятся к слову герцога, но все его эти представления были рассеяны председателем гильдии тачечников Гуннаром.

— Вы первый, кого прислал сюда герцог за все годы. И мы пришли сюда, потому что у вас есть то, чего нет у вашего герцога. Мы спрашивали про герцога, но все мы верим вам больше, чем ему.

— У герцога нет духа, сил тоже нет, да и далеко он, — поддержал его Гляйцингер, — а у вас дух есть, но вы ранены. Так