– Вы хотите сказать, что Генрих ничего не обнародовал?

– Ни единого слова. Его придворный летописец, Полидор Вергилий, сочинил рассказик о том, как убили принцев. Уже после казни Тиррела.

– Но если Тиррел признался, что умертвил мальчиков по наущению Ричарда, почему же он не был публично казнен за это преступление?

– Представления не имею.

– Позвольте уточнить. Никто не слышал признаний Тиррела до того, как он умер.

– Никто.

– Тиррел якобы признался в том, что давным-давно, в тысяча четыреста восемьдесят третьем году, почти двадцать лет назад, он примчался в Лондон из Уорика, взял ключи от Тауэра у его коменданта – забыл его имя…

– Брэкенбери. Сэр Роберт Брэкенбери.

– На одну ночь получил ключи от Тауэра у сэра Роберта Брэкенбери, умертвил мальчиков, отдал ключи и вернулся к Ричарду. Такое признание должно было, видимо, положить конец нашумевшей загадке двадцатилетней давности, но почему-то с Тиррелом ничего не делают публично.

– Вот именно, ничего.

– Н-да, мне бы было неловко передавать в суд такое сырое дело.

– Мне тоже неловко все это видеть. Самая несусветная чушь.

– Они хотя бы допросили Брэкенбери, чтобы он подтвердил факт передачи ключей?

– Брэкенбери погиб при Босворте.

– Значит, и он умер весьма кстати. – Грант задумался. – А знаете, если Брэкенбери погиб при Босворте, то появилась еще одна маленькая улика в нашу пользу.

– Что за улика?

– Если, конечно, все случилось именно так. Я хочу сказать, если по приказанию Ричарда ключи были отданы на одну ночь, тогда многие служители Тауэра должны были знать об этом. Просто непостижимо, что хотя бы один из них не донес об этом Генриху, когда тот захватил Тауэр. Особенно если мальчики исчезли. Брэкенбери погиб. Ричард погиб. Тот, кто завладел Тауэром, должен был представить мальчиков народу. Либо заявить: «Комендант однажды ночью отдал ключи, и с тех пор принцев никто не видел». Требовалось во что бы то ни стало найти человека, получившего тогда ключи. Он был бы уликой номер один в деле против Ричарда, и такая улика стала бы козырным тузом Генриха.

– К тому же Тиррел был хорошо известен в Тауэре, и его бы безусловно узнали. В небольшом Лондоне того времени он был приметной особой.

– Да. Будь эта история правдой, Тиррела открыто судили бы за убийство мальчиков и казнили бы еще в тысяча четыреста восемьдесят пятом году, защитить его было некому. – Грант потянулся за сигаретами. – А нам известно, что Генрих казнил Тиррела лишь в тысяча пятьсот втором году и возвестил через своих летописцев, будто Тиррел признался, что двадцатью годами раньше умертвил принцев.

– Совершенно верно.

– И он никак не объяснил, почему Тиррела не судили за это зверское деяние в свое время.

– Да, вы правы. Генрих крался бочком, как краб. Он никогда не шел к цели прямо, даже к убийству. Генриху требовалось представить его чем-то иным. Он годами ждал любого мало-мальски законного оправдания, чтобы закамуфлировать убийство. Знаете ли вы, чтó Генрих сделал в первую очередь, став королем?

– Нет.

– Казнил тех, кто при Босворте сражался за Ричарда, обвинив их в измене. И знаете, как он умудрился обосновать это юридически? Объявив задним числом дату своего вступления на престол – за день до битвы! Человек, который мог придумать такое, способен на все. Но он недолго торжествовал, – прибавил Кэррэдайн с саркастической усмешкой и взял сигарету, предложенную Грантом. – Отнюдь. Англичане, благослови их Бог, помешали ему.

– Каким образом?

– Вежливо, типично по-английски, преподнесли ему акт парламента. В нем говорилось, что за верную службу законному суверену, каковым Ричард оставался до самой смерти, никого нельзя ни обвинить в измене, ни заключить под стражу. Тот же акт не позволял конфисковывать их имущество. Генрих был вынужден подчиниться. Чисто английская безжалостная вежливость. Никаких тебе уличных демонстраций или швыряния камней из-за того, что им не по душе пришелся его обман. Просто вежливый убедительный парламентский акт, который Генрих был вынужден проглотить. Бьюсь об заклад, он кипел от ярости… Что ж, мне пора. Приятно видеть, что вы уже сидите, наблюдаете. Думаю, скоро можно будет отправиться в Гринвич. А что там?

– Кое-какая прекрасная архитектура, отрезок мутной реки.

– И все?

– Несколько хороших пабов.

– Все, собираемся в Гринвич.

Когда Кэррэдайн ушел, Грант улегся под одеяло и принялся курить одну сигарету за другой, размышляя о наследниках Йорков, которые процветали при Ричарде III и нашли свой конец при Генрихе VII.

Кое-кто из рода Йорков, возможно, «сам напросился». Отчет американца, в конце концов, был кратким изложением – без важных оговорок, без внимания к полутонам. Но все же… Удивительное совпадение: все, кто стоял между троном и Тюдорами, исчезали – весьма кстати для последних.

На книгу, которую принес Кэррэдайн, Грант поначалу взглянул без особого энтузиазма. Называлась она «Жизнь и царствование Ричарда III» и принадлежала перу некоего Джеймса Гэйрднера. Кэррэдайн уверял, что Грант найдет сей труд весьма стоящим. «Просто писк», – заверил он.

Поскольку любые сведения о Ричарде казались Гранту любопытными, он принялся листать книгу. Вскоре он понял, что означало брентовское «просто писк». Доктор Гэйрднер упорно верил в то, что Ричард убийца, но поскольку был честным ученым и, вероятно, считал себя беспристрастным, то не мог замалчивать факты. Правда, чтобы приспособить их к своей теории, Гэйрднеру пришлось изрядно повертеться. Такой акробатики Гранту давно не доводилось наблюдать.

Доктор Гэйрднер, не боясь обвинения в непоследовательности, признавал за Ричардом мудрость, отвагу, ум, обаяние, а также популярность и доверие, которыми он пользовался даже у поверженных им врагов; тут же, не переводя дыхания, автор сообщал, что Ричард распустил гнусные сплетни о собственной матери и умертвил двух беззащитных детей. Такова традиция, твердил достойный ученый муж и торжественно подписывался под этим. Ничего дурного и злобного в характере Ричарда, согласно Гэйрднеру, не было, и все же он расправился с невинными детьми… Даже враги доверяли его справедливости, полагались на его милосердие, однако он убил собственных племянников… Его честность была вне сомнений – и все же он убил ради собственной выгоды…

В качестве акробата доктор Гэйрднер был просто чудом, человеком без костей. Грант дивился, какой частью мозга думают историки, делая тот или иной вывод, абсолютно вопреки логике простых смертных. Нигде на страницах художественной или документальной литературы и, конечно, никогда в жизни он не встречал людей, хотя бы отдаленно напоминавших Ричарда в изображении Гэйрднера или Елизавету Вудвилл в изображении Олифанта.

Возможно, было что-то в теории Лоры о том, что человеческой натуре трудно отказаться от укоренившихся убеждений. Что есть какой-то смутный внутренний протест и негодование по поводу покушения на общепринятый факт. И доктор