что в отличие от догматического академического литературоведения им удалось рассмотреть литературное произведение исходя из его восприятия читателем, т. е. вывести анализ литературных явлений из области «идеологического произвола» со стороны различных культурно-политических учений и спекулятивных философско-исторических концепций. Тем самым рамки истолкования произведения были методически очерчены возможностями эмпирического анализа границ понимаемости текста историческим читателем, т. е. развертыванием семантических полей внутритекстовых литературных конструкций и приемов. Это, в свою очередь, актуализировало проблематику исторического характера общекультурных координат организации семантического пространства: литературных спецификаций и форм времены́х и пространственных конструкций текста. Типы семантической репрезентации времени (метафорика и смысловые функциональные взаимосвязи значений «прошлого», «будущего» и «настоящего», их типы и т. д.), а соответственно и моральные характеристики (модусы репрезентации) тематических ценностных значений, «изображений», описания «состояний» или «действий» героев, структуры взаимосвязей и т. п. были поставлены в связь с соответствующей техникой повествования (например, проблематичность «настоящего» и формы субъективной организации мира и др.). Такая же работа была проведена и в отношении пространственных форм репрезентации смысловых значений и приемов сюжетных построений (модальный статус пространства не только, скажем, городской или сельской среды, но и модальность экзотического или утопического пространства; пространственного перемещения – путешествия и т. п.).

Интерпретация, которая делает своим предметом не какой-то заранее определенный, соответствующий интересам интерпретатора смысл, а «сами условия конституции смысла»[226], фиксирует не только сферу генерализованных, типовых культурных значений, образующих область понятного, но и нормы или правила типизированного процесса понимания.

Основные проблемы социологической интерпретации собственно «эстетического» качества литературного текста оказались теперь связанными с изучением форм модальности, поскольку возможность точно указать способ репрезентации того или иного культурного или социального значения определяет его оценку, регулятивное воздействие и позволяет переводить семантические структуры в категории ценностно-нормативной регуляции, конститутивные для социологической работы.

Освоение опыта социологии знания в социологическом изучении литературы в 1960–1970‐е гг. релятивизировало действовавшие жанровые и им подобные классификации литературных конструкций, продемонстрировав функциональную роль форм, считавшихся идентичными в разных исторических ситуациях (например, работы М. Швонке и Г. Крисманского о литературных утопиях). Дальнейшие перспективы теоретического развития дисциплины определялись возможностями изучения экспрессивного языка литературы социологическими средствами.

Разработка исследовательской техники анализа поэтической речи как совокупности специфических форм социальной регуляции позволяет синтезировать все прочие теоретические принципы и концепции социологии литературы и превратить пока еще разрозненные проблемные поля и сферы исследования, определяемые многообразием методов, в единую концептуальную систему дисциплины. Изучение различных тропов как средств субъективного оперирования нормативными определениями действительности и, соответственно, стоящими за ними символическими значениями культурных и социальных групп позволяет провести исследование любых литературных феноменов в категориях единой и последовательной системы координат, образуемых принципом социального действия. Исследования метафоры средствами социологии и социальной антропологии, относящиеся к самому последнему времени, уделяют основное внимание описанию и анализу языковых механизмов конструирования и регуляции структуры социального действия различного типа, формам идентификации, установлению символов социальной дистанции, дифференцированному определению ситуации и норм поведения в ней[227]. Включенные в семантику тропа подобного рода образования содержат предписания или модели действия, образующие нормативные или ценностные стратегии социального поведения – акты понимания, познания. Их соблюдение обеспечивает индивиду поддержку и кооперацию со стороны соответствующей авторитетной группы. Тем самым появляется возможность изучения культурных систем и их отдельных элементов, входящих в смысловую структуру социального действия любого типа – от обыденного поведения до логики и методологии науки или философии, что позволяет включить социологию литературы в широкий комплекс социологических дисциплин, базирующихся на социологии культуры как «науке о действительности» (М. Вебер).

Подводя итоги нашего разбора, скажем, что эмпирические исследования литературы были невозможны до тех пор, пока оставался в силе авторитет группы (литературоведов и критиков), репрезентирующей литературу как «культуру» и апроприирующей полномочия ее монопольного истолкования. Этой идеологией литературы были обусловлены все принципы и способы интерпретации текстов: замкнутость и однозначность объяснения произведения как уникального продукта художника-гения, история литературы как цепочка литературных «генералов», отсутствие эволюционного ряда развития литературы, селекция «высокой» и «низкой» литературы исходя из тематики изображения и пр.

Процесс развития социологии литературы протекал как отказ от ценностных постулатов этой группы, что постепенно приводило к выявлению собственной проблематики социологии и выработке ею как техники анализа, так и единых концептуальных рамок исследования. Признаками формирования дисциплины стал переход от нормативного ви́дения литературы к пониманию ее как совокупности проблем и исследовательских задач, объединяемых лишь специфической техникой изучения и объяснения.

1983, 1986

СОЗНАНИЕ ИСТОРИЧНОСТИ И ПОИСКИ ТЕОРИИ

Л. Гудков, Б. Дубин

Исследовательская проблематика Тынянова в перспективе социологии литературы

Рассматривая структурные компоненты социальной системы литературы (писатель как производитель ценностных и аффективных образцов; критик как инстанция нормативной оценки этих образцов; литературовед как агент рационализации критериев «нормативной оценки»; публика как обобщенный адресат, партнер в процессах социального взаимодействия по поводу литературных текстов, удостоверяющий их значимость; институциональные посредники между группами участников этого взаимодействия – журнал, салон, школа, цензура, издатель и т. п.), социология литературы конституирует объект своего исследования в перспективе соответствующего структурного образования. Для определенных задач, важных в отношении избранной темы, функционирование литературы можно представить через процессы выработки методических правил и процедур интерпретации литературных образцов в практике литературоведов как специалистов и знатоков. Другими словами, социология литературы может реализоваться, в частности, в форме социологии литературоведения. Условием этого будет проведение аналитической дифференциации между позициями (соответственно, социальными группами), репрезентирующими ту или иную идеологию[228] литературы, и позициями и группами специалистов-теоретиков, при благоприятных обстоятельствах образующих институциональные структуры производства и хранения научного знания. Идеология литературы, сближающая позиции литературоведов и литературных критиков, может выступать в различных формах, в том числе в форме выстроенных «историй литературы». Указанные позиции определяют деятельность как «теоретика», так и «историка» литературы, что образует специфический этос литературоведа, отмеченный характерным конфликтом ролевых самоопределений. В процессах модернизации, которые являются определяющими для отечественной истории, литература наделяется статусом «культуры» в целом, что задает своеобразное «видение» истории, культуры, литературы, традиции как содержательного единства и существенно ограничивает возможности дифференциации указанных выше позиций и рационализации их культурных значений.

Предметом нашего сообщения является исследовательский инструментарий Тынянова. Логика его работы связывается нами с культурной позицией и ценностями группы, к которой он принадлежал. Понятно, что мы как социологи в данном случае вынуждены типологически упрощать действительные связи Тынянова и ОПОЯЗа, отвлекаясь от сложности внутригрупповых отношений и развития самого Тынянова как исследователя.

В ситуации, осознанной Тыняновым и ОПОЯЗом в качестве проблемной и осмыслением которой выступает исследовательская деятельность этой группы, можно аналитически выделить два аспекта: а) собственно культурный: наличие многообразных идеологических определений литературы, выдвигаемых конфликтующими литературными группировками (с разворачиваемыми далее трактовками средств, спецификой предназначения и т. п.), б) исследовательский, связанный с отсутствием систематической и теоретической работы литературоведа, что предопределяет очерковый характер «историй литературы», сосредоточенных на выдающихся или уникальных фигурах. При этом набор и типовая интерпретация подобных символов литературы фиксировали согласованную групповую оценку тех или иных интерпретаторов. Достигаемые консенсусы такого рода полагали границы между историей литературы и литературной современностью как сферой текущей критики.

Однако к предреволюционным годам многочисленные литературные группировки и направления в значительной мере релятивизировали подобные статические определения литературы. Полярными среди этих конфронтирующих течений можно считать представителей литературоведения «с тенденцией», осуществлявших жесткую привязку литературных конструкций к «жизни», т. е. к той или иной социальной среде, и творческие манифестации символистов, последовательно опустошавших любые содержательные значения литературы через отнесение ее к сфере трансцендентного, вечного, вневременного, надмирного. По ретроспективному свидетельству В. М. Жирмунского, «в эти годы [1915–1917] умственное направление