он оборотень, только болотный, вылезший из какой-то трясины. — Я тоже засмеялась, вспомнив его предсказания о моём будущем, окажись я во власти подземного демона. Но рассказывать о своей встрече с Чапосом в заброшенном парке мне отчего-то не хотелось. Как будто то общение могло меня запачкать во мнении Рудольфа.

— Ты общалась с ним? — незримая, а всё же ощутимая всем моим настроем души и тела, тень легла на его лицо. Почему Чапос тревожил его? Мне этот тип уже представлялся неким бестелесным кошмаром, что, испугав, не может ворваться в жизнь настоящую.

— Нет! — солгала я поспешно. — Видела лишь издали.

Он усмехнулся, вернее, хмыкнул, — Давай с тобой жить так, что никого подобного Чапосу или тому любовнику Ифисы просто не существует. Не надо думать и говорить о плохих и некачественных существах. Вообще о плохом.

— И о Гелии? — спросила я.

— Разве она плохая? — ответил он. — Она несчастная, скорее.

Полёт акробата

Мы приехали на какую-то окраину. Я никогда не была здесь прежде. Ведь столица огромная, — она казалась мне необозримой даже мысленно, мало изученной, а уж о просторах целой страны я и представления не имела никакого. На достаточно обширной площади, освещённой так, словно день и не закончился, был сооружён временный деревянный подиум и временная же ограда для выступления заезжего кочевого театра. У Рудольфа уже имелись билеты в руках, купленные заранее. Зрителей оказалось довольно много. Они сидели на специально собранной для уличных представлений трибуне, обычно кочующей вместе с самим театром, удобной, но прилично уже расшатанной, смеялись и галдели на все голоса, ничуть не переживая о том, что половину произносимых актёрами слов сами же и не слышали. Но главным для всех было видеть яркое представление.

Аляповато-раскрашенные и немыслимо вёрткие девицы задирали свои подолы в блёстках под гогот и одобрение публики, мелькая ажурными чулочками на стройных ножках, обутых в настолько же вычурно-красивые туфельки всевозможных оттенков. Они перемещались по сцене, сближаясь со столь же извилисто-гибкими актёрами-мужчинами в очень узких одеяниях. Как сами девушки-лицедейки, так и их партнёры увлекали зрение своей завидной стройностью, отшлифованной всей их предыдущей и затратной во всех смыслах профессией кочевых дарителей красочных зрелищ для народа.

Рудольф посадил меня на одно из свободных мест поближе к сцене, а сам куда-то ушёл. Сидящие рядом, увлечённые тем, что и происходило на сцене, не обратили на меня никакого внимания. Я с любопытством, как несостоявшаяся актриса, а всё же причастная к зрелищному искусству, пыталась вслушиваться в диалоги тех, кто что-то там изображали. Но понять смысл происходящего не получалось, хотя вокруг все смеялись. Одна из девушек на сцене особенно выделялась среди прочих своим огненным цветом волос, тончайшей талией, словно бы выточенной красотой рук, а также и ног, задираемых с особым проворством. Я залюбовалась её голубыми изящными туфельками, которыми она ритмично цокала по грубо-сколоченному полу сцены, прощая ей за красоту её же откровенное бесстыдство, когда она дала понять публике, что под голубой воздушной юбкой на ней ничего нет. Она с непередаваемой грацией, оказавшись спиной к зрителям, подняла подол юбки и наклонилась якобы ради того, чтобы поднять соскочившую с ноги туфельку. Вроде бы спохватившись, она поспешно прервала сеанс несомненного мужского созерцания, села на скамеечку у края сцены вполоборота к зрителям, не забывая демонстрировать при этом, как пригожи её ножки в ажурных чулочках, привела обувь в порядок, завязав тесёмки-ленточки вокруг высокого подъёма стопы покрепче. Наличие вовсе не дешёвых чулок и туфель у актрис наводило на мысль, что в этом вольном храме искусств вовсе не бедствуют. Выражение её лица, смущённое и невинное, могло обмануть лишь женщин, а мужчины и парни, кому и предназначалась якобы случайная оплошность, связанная с потерей туфельки и чрезмерным наклоном, всё поняли, как надо и засвистели от восторга. Иные заорали непристойности, требуя более откровенного показа, а женщины из числа зрителей заругались на них. Когда, подчиняясь сюжету сценической игры, а вовсе не от стыда, девушка исчезла за кулисами, изображающими дивный пейзаж, куда так и тянуло войти, и возникало сожаление, что он иллюзорный, мне стало скучно. Оставшиеся актрисы уже не вызывали такого восхищения ни своими телодвижениями, ни своими фигурами. Само игровое бесстыдство исчезнувшей лицедейки вовсе не входило в замысел разыгранной сценки, насколько я поняла. Юная актриса просто дразнила зрителей, зная о своей неординарной привлекательности, и не исключалось, что таким образом она улавливала возможных будущих покровителей в свои незримые и продуманные сети. На месте парней я бы точно захотела сблизиться с такой талантливой милашкой. Хотя и догадывалась, что не всякому желающему она по карману.

«Хорошо, что Рудольф её не увидел», — подумала я ревниво. Мужчины-актёры не вызывали у меня сильного интереса, как и само в целом представление, сумбурное и непонятное, поскольку начало я пропустила. Я следила только за актрисами, оценивая их с чисто профессиональным любопытством и ревностью тоже, будучи и сама причастной к тому же ремеслу, пусть и повыше качеством. Но талант вовсе не обязательно концентрируется лишь там, где существует более высокая каста представителей лицедейского искусства. И примером тому девушка в голубых туфельках, — она вращалась и изгибалась как растительная лиана вопреки законам физики человеческого тела.

Я не понимала, куда ушёл Рудольф, и сколько времени я буду сидеть тут одна, как потом-то выберусь отсюда?

Когда действие мини-спектакля подошло к концу, занавес, тоже не ветхий, а напротив, новёхонький, профессионально расписанный фантазийным пейзажем, опустился. Этот бродячий театр уж точно не принадлежал к числу непреуспевающих. Но я не раз слышала о том, что, кочуя по континенту, гораздо легче заработать немалые деньги, поскольку такие кочевья вбирали в себя с обширных пространств профессионалов разного, порой и диковинного жанра, как и экзотических красоток, которыми откровенно приторговывали.

Все затихли, ожидая следующего номера. На опустевшей сцене буквально ниоткуда возник вдруг человек очень высокого роста и одетый во что-то, что серебрилось как металл. Зрители разинули рты от внезапности его появления. Онемели и те, кто не переставали ни на минуту монотонно гудеть, как мушиные рои в полдень над свалками рыночных отбросов, создавая тот самый фоновый шум, свойственный простонародным балаганам, из-за чего их и презирают знатоки высокого искусства.

Он точно не выходил из-за кулис. Я этого не заметила, а по реакции окружающих людей поняла, что и другие того не увидели. Но каждый решил про себя, что всего лишь отвлёкся, отвернулся или замечтался, а потому и пропустил сам момент выхода нового персонажа. На его лице была такая же серебряная