Шрифт:
Закладка:
При проведении такой реформы страна стремительно освободится от коррупции и криминала, за считаные годы разрешив проблемы, от которых не могла избавиться на протяжении столетий. В итоге общество составят послушники, следующие постановлениям закона, непослушники, временно находящиеся на особом положении, и каторжане, возводящие мосты через водные преграды, прокладывающие магистрали через тайгу и горные хребты, освобождающие сельскохозяйственные степи от ледяных объятий вечной мерзлоты…
* * *
Проснулся и удивился: что это такое хорошее звучит в моей голове?
Прислушался – внутри текли, как масло, музыкальные слова: сделал невероятное, принимайся за невозможное.
Уверенность и покой играли вьюном на перекатах масляного ручейка. Откуда?
Слова повторялись и повторялись, как закольцованный интерьерный фонтан для уюта – видел такие в лавке. Можно их, как видно, поставить и в голову.
Должно быть, мне снова снился солнечный русский. Да, кто-то всемогущий приходил в мой сон, ушёл, а след его остался.
Все, кроме меня и Сергея, уже были на ногах.
Глеб гимнастическим упражнением разминал поясницу.
Фёдор извлекал из рюкзака горные ботинки.
Вася продолжал вечернюю тему. По его мнению, воздух в горах теперь безнадёжно испорчен – разумеется, по вине наших бедных желудков, отведавших Фёдоровой чечевицы.
Я невольно потянул носом воздух – да нет, порядок.
– Будь я Исав, – признался Вася, – не видать тебе первородства.
– Знаешь, Вася… – Фёдор даже не посмотрел в его сторону. – Если б ты на суку сидел, я бы его отпилил.
После чая с лепёшкой и сыром Глеб, Фёдор и Вася, повязав головы банданами и закинув за спину рюкзаки с фотоаппаратурой, отправились к Алаудинским озёрам запечатлевать пространство.
Чуть позже, прихватив треккинговые палки, на прогулку отправились и мы с Сергеем. Каждый сам по себе.
Возле ограды альпбазы стоял белый «крузак» с дипломатическими номерами. Вчера его не было.
Через калитку, выводящую на горную тропу, вышел к ручью, то собиравшемуся в тихо звенящую струю, то широко разливавшемуся на пологом мшистом склоне в ползущую, как камбала по дну, лужу. Покрытый слоем воды мох походил на зелёный каракуль.
Здесь начиналась и уходила вверх роща. Сплошь арча. Такой вымахавший с приличное дерево можжевельник, покрытый, как ящер, чешуёй вместо иголок.
Палки пришлись кстати: склон становился круче. Лёгкий пух взвивался в голове, и колотилось сердце – какая ни есть, а высота. А где высота, там быстрая усталость и одышка.
Тропинка в роще расплеталась на целый пучок терявшихся за кручёными узловатыми стволами и вновь сходящихся ответвлений.
Сначала услышал молодые голоса и лающий немецкий говор, потом за чешуйчатыми ветками арчи мелькнули четыре фигуры в ярких куртках. Два парня и две девицы спускались вниз по соседней тропе.
Увидев меня, замолчали, насторожились – известно, памятки туроператоров Объединённой Европы пугают клиентов непредсказуемостью местных дикарей, – сказали: «Здраз-двуй-де».
Я улыбнулся: «Ва-алейкум».
Разошлись удовлетворённые.
Должно быть, у ограды базы стоял их «крузак». Прогулка выходного дня посольских немцев или их гостей.
Вышел прямиком к мёртвому об эту пору лагерю.
Сложенные из камней сараюшки-нужники. Проплешины на местах установки палаток. Какие-то прямоугольники не то фундаментов, не то неведомого назначения ячеек.
На скале рядом с вытоптанной площадкой – стальная нержавеющая доска с гравировкой. Имена, дата – в память о сорвавшихся товарищах.
Отсюда открывался вид на чашу Большого Алаудинского озера, которое на поверку оказалось невелико, и сияющие снежниками на склонах пики.
А может, это было Малое Алаудинское.
Подумал о Глебе с Фёдором: тщета – снимок никогда не передаст захватывающий дух объём, прикосновение перелетевшего из тени на припёк зефира, прохладный свет небес, выдавливающий сквозь прищур слезу, и безукоризненную кладку прозрачных кристаллов пустынного пространства.
Всегда придётся делать скидку на условность картинки. Она подключает только зрение и оставляет безучастными другие чувства. Так снятая на камеру всенощная не передаёт восторг пасхальной литургии.
В ярко-бирюзовой воде озера отражалось ярко-бирюзовое небо. Причём вода по насыщенности цвета определённо у неба выигрывала.
По берегам местами белел потрескавшийся ледовый припай. Между камнями тут и там ещё лежали пятна снега.
Возле кромки припая устанавливал на штативе камеру Фёдор – опознал его издали по жёлтой бандане.
Спустился к озеру.
Фёдора привлекло облако над остриём Политехника – прозрачный белый завиток, похожий на улитку галактики.
– Вон там, – Фёдор показал на другой берег озера, где высились Политехник и громоздящаяся за ним Чапдара, – прямо из горы бьёт струя. Ею озеро и живо.
– Из горы? – переспросил для порядка.
Фёдор смотрел на монитор:
– Видишь, сколько там ледников и снежников?
Я видел.
– А по горе ни одного ручья не стекает. – Фёдор серией из трёх щелчков запечатлел скользящую по леднику небесную улитку. – Вся талая вода уходит в скальную породу – она тут пористая, как губка. А у подножия, профильтровавшись, выходит сразу речкой. Посмотри, вода какая – чистая, голубая…
Я бросил взгляд на гладь и убедился.
Фёдор так устроен, что не может не растолковать до донышка: талая вода, просачиваясь сквозь толщу породы, растворяет минеральные вещества, которые и придают ей этот цвет и прозрачность. У дистиллированной воды прозрачность меньше, чем у здешней. Проверяли.
Чёрт подери – зачем ему всё это знать?
Сложив штатив, Фёдор закинул рюкзак за спину.
– Пройдусь до Мутных озёр, – сказал. Потом выбросил руку вперёд – туда, куда собрался. – Видишь вершину? Адамташ. Камень Адама.
И, на удивление не дав никаких пояснений, широким шагом, как лыжник, пошёл вверх по склону – только замелькали палки.
Говорить, будто разбросанные по окрестностям и горизонту горы – довольно красивое зрелище, всё равно что сказать о сахаре, будто он сладкий. Или о мёде – что липкий.
С другой стороны, если оценить и принять по-настоящему всякую вещь – блюдо, музыку, страну – можно только через возвращение, то сахар обязан каждый раз, как в первый, свою сладость предъявлять. А мёд – липкость. И ты должен это ещё раз и ещё раз чувствовать. Иначе не узнаешь: в действительности ли эта штука то, чем кажется.
Если мы вновь и вновь не будем ощущать в предмете его качеств, как же мы выявим подделку? Сейчас, когда они вокруг повсюду?
Хотя навряд ли мир знал такие времена, когда
