Эта война по характеру своему ровно такова, как та, что выпала на долю нашему поколению. Все было в точности так же: бесконечное, бестолковое движение, зловещая тишина на фронте, когда всё уже «в полной боевой готовности», спасающиеся бегством мирные жители, живая, яркая дружба, на зад нем плане – что-то вроде отчаяния, и развеселый передний план, и такие Богом посланные нежданные удачи, как заначка табака, «спасенная» из развалин. В другом месте автор говорил нам, что его пристрастие к волшебной сказке пробудилось и созрело в ходе военной службы; несомненно, именно поэтому мы можем сказать о его военных сценах (цитируя гнома Гимли): «Тут хороший камень. У этой земли крепкие кости».

К списку Льюиса можно добавить еще многое: довоенную атмосферу напряженной бдительности, беспокойное раздражение Фродо Бэггинса на своих ограниченных односельчан в Шире, головокружительное движение мира к погибели и массовым мобилизациям; стойкую храбрость, обнаружившуюся в людях самых обыкновенных, горожанах и фермерах, и дух товарищества и любовь как их главные мотивации; поразительное практически полное отсутствие женщин, участвующих в действии; одержимость Сарумана механизмами. Том Шиппи отмечает, что неспособность Шира воздать почести Фродо Бэггинсу по его возвращении у Толкина отражает «разочарование возвратившегося ветерана».

Не упомянул Льюис и о столь же удивительной уместности на первый взгляд нереалистичных элементов во «Властелине Колец». Вот несколько примеров, наводящих на мысль о влиянии 1914–1918 годов: широкоохватная слежка Ока Саурона, моменты, когда реальность перетекает в галлюцинацию в ходе долгих пеших маршей или в кошмар в разгаре битвы; главенствующие на поле боя неуклюжие слоноподобные чудища или доселе невиданные воздушные убийцы, Черное Дыхание отчаяния, что подкашивает даже храбрейших из храбрых; деревья, мстящие за свое варварское уничтожение. Уже отмечалось, что романы-квесты Уильяма Морриса пользовались на Западном фронте немалой популярностью. Толкин замыкает круг, заимствуя свой опыт Великой войны для череды «средневековых» романов, начавшихся с «Падения Гондолина» и, вероятно, обретших наиболее полное завершение во «Властелине Колец».

В книге повествуется о горестной участи солдата, увязающего в грязи на поле боя, но в ней же затрагиваются темы, на которые Уилфред Оуэн наложил запрет: героические деяния, земли, слава, честь, мощь, величие, подчинение, власть. В романе рассматривается, как военный опыт отдельно взятого человека соотносится с этими возвышенными абстрактными понятиями; так, например, слава, честь, величие, равно как и смелость, оказываются под таким давлением, что зачастую не выдерживают и ломаются, однако ж не бывают уничтожены полностью. Вне всякого сомнения, памятуя о расколе в военной литературе – о ее разделении на литературу пропаганды и литературу протеста, – Льюис назвал «Властелина Колец» «отходом и от поверхностного оптимизма, и от плаксивого пессимизма», который утвердился «в нужной точке на полпути между иллюзией и развенчанием иллюзий».

Последнее же слово оставим за Зигфридом Сассуном, классическим певцом Великой войны. Во «Властелине Колец» осажденный Минас Тирит оказывается спасен благодаря вмешательству войска мертвых из древней легенды: люди, предавшие своих союзников три тысячи лет назад, наконец-то явились исполнить клятву и сразиться с врагом. Этот ошеломляющий, фантастический сценарий поразителен и с моральной точки зрения: призраки вступают в войну со злом. Однако как же он похож на провидческий момент в «Воспоминаниях пехотного офицера», где Сассун вспоминает, как был потрясен, наблюдая возвращение своих солдат на отдых спустя одиннадцать дней в траншеях на Сомме: