Дёниц заплатил десятью годами тюрьмы в Шпандау за свое участие в гитлеровской войне — роль, продиктованную чувством военной дисциплины, ложно понятого идеализма, гипертрофированного национализма, политического безрассудства и чистой амбиции.

Многие из его бывших противников давно простили его и отплатили данью уважения к его профессиональным достижениям. Именно Дёницу Германия обязана тем, что разрушения в стране не стали большими и она не была вовлечена в последнее бессмысленное сражение. Он спас многих солдат от нескольких лет советского плена. И эти деяния заслуживают признания; его ошибки, совершенные в прошлом, сейчас уже позади, ведь в прошлом воинская доблесть и политические промахи запутывались в сложнейший клубок, и это должно оставаться для нас предупреждением.

Что касается фельдмаршала Кейтеля и генерала Йодля, то в мае 1945 г., когда все центральное руководство прекратилось, они искали конца войны в последнем «почетном» сражении. В своих предложениях они почти не рассматривали возможность собственной ответственности и за них.

Йодль верил, что даже после капитуляции можно будет играть Германией как фактором в политической игре держав и что для германского вермахта все еще есть работа. Он страдал иллюзиями, которые наводили на мысль, что он, как и Гитлер, был склонен принимать желаемое за действительное и веровал в нереальные возможности. Йодль не был всего лишь безликим исполнителем без собственной воли или духа; он был больше чем послушное орудие. В Гитлере Йодль видел человека, который может реализовать его собственные национальные амбиции, и в одержимости этой идеей он ощущал, что обязан ее принять, и действительно, связал свое имя со многими преступными деяниями. Преступность Гитлера в полной мере Йодль осознал лишь в Нюрнберге. Сам он непрерывно был подвержен влиянию диктатора; он работал до предела, который под силу человеку, и при этом никогда не задумывался о положении, в которое сам себя поставил. Йодль был мастером войны при отсутствии какого-либо реального осмысления более широких исторических последствий.

В Фленсбурге магия Гитлера постепенно тускнела, и суждения Йодля стали более здравыми, хотя он все еще был подвержен резкой переменчивости настроения. Тем не менее истинные перемены в его мышлении, похоже, начались. За несколько дней до ареста он заявил: «Когда говорят, что народ в целом больше чем просто сообщество людей и является первостепенным фактором, тогда я должен сказать следующее: всякая война есть преступление против идеи Европы и сообщества ее народов, а также человечества». Союзный суд вынес решение, что он должен заплатить жизнью за свои действия в качестве одного из высших офицеров гитлеровского Верховного главнокомандования.

Наилучшую иллюстрацию степени, до которой были отброшены моральные ценности и нормы при обожествлении нации, преподнес Шверин фон Крозиг, бывший гитлеровский министр финансов. Заключение американского военного трибунала выдает неявное мнение о мистификации утверждения, что человек вроде Шверина фон Крозига мог принимать участие в разработке дискриминационного законодательства Третьего рейха. Сформулированное бывшими противниками, это заключение отдает значительную дань уважения характеру Шверина фон Крозига, но далее доходит до того, что заявляет, что «ни попытка показать себя полезным, ни желание помочь отдельным лицам, ни даже веления патриотизма» не могут служить оправданием или извинением. Людвиг (Лутц) Шверин фон Крозиг не планировал каких-либо противозаконных мер, но он соглашался с таковыми и принимал в них участие, когда они, как ему казалось, способствовали благу нации. Столетием раньше Кавур лаконично описал этот двойной стандарт поведения: «Если бы мы делали для себя то, что мы делаем для своей страны, то какими же мошенниками мы были бы».

Как рейхсканцлер временного правительства в Фленсбурге Шверин фон Крозиг выступал за мир и умеренность. Причиной было не только запоздалое чувство гуманности и морали, но и политический расчет. Он желал восстановления понесшего ущерб престижа Германии и превращения своей страны в желанного союзника.

Альберт Шпеер также оказывал умеренное влияние, особенно в спасении людей и имущества. Именно ему мы обязаны тем, что все приказы об уничтожении и о создании паралича в экономике быстро отменялись. Газета «Нью-Йорк тайме» от 4 мая отметила, что его приказ от 3 мая мог быть с таким же успехом отдан генералом Эйзенхауэром — настолько этот приказ был близок к распоряжениям, исходившим от американского командующего. Шпеер был единственным, у кого нашлось мужество открыто препятствовать мании Гитлера к уничтожению. Как член последнего правительства рейха, на скамье подсудимых в Нюрнберге, он без колебаний отстаивал то, что сделал, и принял на себя полную ответственность за содеянное (отсидел полностью назначенные ему 20 лет тюрьмы, выйдя на свободу в 1966 г. Умер в 1981 г. Оставил интересные «Воспоминания» (вышли в русском переводе в 1998 г.). — Ред.).

В мае 1945 г. «правительство двадцати трех дней» начало в немецком народе процесс самоанализа, который продолжается до сих пор. В случае Дёница и его сообщников надо отметить, что их связи с Третьим рейхом были все еще слишком тесными. Тем не менее частично добровольно, а частично — по обязанности они сделали первые шаги к ликвидации войны и наследия национал-социализма. Их программа спасения максимально возможного числа людей показывает, что они уже отстранились от «нацистского левиафана» и гитлеровской жажды уничтожения, стремления фюрера утащить вместе с собой все при собственном крушении. Капитуляция прочертила еще более четкую разграничительную линию. Гитлеровская Германия рухнула, но благодаря Дёницу она совершила это в сравнительно организованном порядке, оставив предпосылки для последующего восстановления. После безоговорочной капитуляции отличительной чертой деятельности временного правительства и ОКВ стал элемент «как если бы» — говоря словами современного обозревателя. Они действовали, «как если бы» вермахт все еще должен был играть какую-то роль, «как если бы» германское правительство с обретенной еще вчера кинетической энергией все еще могло вести Германию в новое будущее. А ведь деятельность правительства и ОКВ после капитуляции имела всего лишь второстепенное значение. Дёниц называл себя «главой государства без государства — с правительством, у которого не было власти».

Так стоит ли тогда заниматься изучением этого периода? Я считаю, что стоит — по причинам, которые содержатся в ответах на два вопроса.

Во-первых, правильным ли в ретроспективе будет вывод о том, что арест фленсбургского правительства в обязательной мере отметил начало курса лечения, предписанного союзниками, то есть обязательного самоанализа и изучения самого себя?

Ответ на это содержится в следующих моментах: идеях и предложениях Дёница и его правительства, самом факте, что были удалены лишь самые одиозные нацисты, а также признаках, появившихся еще до окончания войны, что в основе политики будет сохранение нацистов на ведущих постах и что в результате получится