Все ведущие политические фигуры в этом междуцарствии после смерти Гитлера уже сыграли какую-то роль в Третьем рейхе. Дёниц, Шверин фон Крозиг и Йодль принадлежали к двум взаимодополняющим группам во власти, на которых зиждилась германская монархия и из которых Гинденбург получал поддержку в дни Веймарской республики — офицерскому корпусу и аристократии. Все трое были воспитаны в прусских традициях преданности долгу, повиновения и авторитарного государства. Каждого из них можно было считать выдающимся специалистом в своей сфере деятельности, который в то же время демонстрировал недостатки, часто связанные со специализацией, — сверхсосредоточенность на своей собственной области и вытекающая отсюда узость кругозора (автор выдает желаемое за действительное. — Ред.). В их случае все это переросло в судьбоносное отчуждение от политики.

Все они являли собой доказательство гипертрофированного национализма, порожденного шоком разгрома 1918 г., который стал причиной возникновения в германском народе «травмы национального сознания» (выражение Ойгена Лемберга). Они также являлись представителями того «интегрального национализма» (выражаясь словами Мориса Барре), который отводит место в шкале ценностей абсолютной национальной гордости. (Национальная гордость присутствует во всех уважающих себя нациях. — Ред.) Поведение гроссадмирала Дёница, начальника штаба оперативного ОКВ Йодля и специалиста в области финансов Шверина фон Крозига следует объяснять только этим обожествлением нации, которое превращает неверное в правильное и даже допускает преступление, если оно совершается во имя этого идеала. «Есть нечто ужасающее в этой любви к стране; она настолько исключительна, что пожертвует всем ради общественных интересов, без какой-либо жалости, без страха и без уважения к человечеству» — эти слова принадлежат не XX в., их произнес Сен-Жюст во время Французской революции. (Якобинец Сен-Жюст, беззаконно проливший реки крови лучших французов, вполне закономерно был (вместе с Робеспьером и другими) без суда гильотинирован 28 июля 1794 г. — Ред.)

Еще одним важным компонентом в характерах этих людей была базовая воинственность, проистекающая из их опыта, полученного в окопах Первой мировой войны. Центральным мотивом их действий и их симпатий в отношении национал-социализма, однако, было чудовищно преувеличенное чувство национализма. Это становится ясным, если их реакции проверить на сходство с тем, как вел себя Шпеер, игравший ведущую роль в начальной части рассматриваемого периода. Это сходство проистекало не из принадлежности к одному и тому же классу общества и по причине одинакового образования; частично, но только частично оно было порождено фактом, что все они были опытными специалистами, полагавшими, что, погрузившись в технические проблемы, они освобождаются от политической ответственности. Но реальная подоплека позиции их всех была в избытке любви к Германии (а кто это определяет? — Ред.).

Гитлер был адептом в возведении такой любви к стране до статуса идеологии, религии. В глазах многих немцев он тем самым обрел мифический облик и стал отождествляться с понятием «Супер-Германии». Йодль был человеком, наиболее склонным к этим романтизированным иррациональным идеям, но даже Дёниц не был целиком свободен от них. Двойственная позиция Шпеера в финальные месяцы войны иллюстрировала ущерб, который понесла концепция «единства народа и фюрера» как результат непродуманных решений Гитлера и его явно растущей неспособности реалистичной оценки ситуации.

Многие студенты гуманитарных наук изучают национализм как исторический феномен, но все еще существует различие во взглядах в плане классификации, применяемой к национал-социализму. Некоторые видят в нем «микроб заболевания», присутствующий в германской истории еще со времен Мартина Лютера, — понятие, отстаиваемое Эдмондом Вермейлем и часто использовавшееся в лагере союзников после войны; другие рассматривают это скорее как извращенную форму германских ценностей; наконец, он классифицировался как учебный образец «интегрального национализма», зерно которого было посеяно в период после Первой мировой войны. Данный факт превращает его скорее в европейскую проблему, чем в типично германскую. Немецкий уважаемый писатель Вильгельм Рёпке говорит: «Германия перенесла особенно тяжелый приступ этого заболевания, потому что в ее случае национальные особенности, международная инфекция и исключительные временные обстоятельства в совокупности произвели особо опасную ситуацию». Коренная причина такого фатального развития в Германии лежит не только в типичных германских атрибутах, не только в ее экономических и социальных проблемах, не только в некотором общеевропейском кризисе либерализма и демократии или даже в личности Гитлера, но и в сочетании и соединении этих и других факторов, в их «кумулятивном эффекте», как выражается Жак Фреймон.

Данная книга, которая касалась судьбы отдельных личностей, не может заниматься исчерпывающим анализом происхождения и подробностей этих сложных событий; требуется значительно больше исследований в областях политической науки и социологии. Однако интересно отметить степень, до которой поведение этих личностей соответствовало политическим и интеллектуальным течениям того времени, и насколько типично они реагировали на заданную историческую ситуацию. Тут жизненно важный вопрос заключается в личной вине по отношению к невыносимому давлению их окружения.

Позиция Дёница при взятии на себя должностей главы государства и главнокомандующего вермахтом заслуживает уважения. Конечно, за этот короткий период он не поднялся до «героических высот»; однако у него нашлось мужество «съесть» свои собственные слова о войне до самого конца и действовать так, как этого требовала ситуация и его совесть. Ему было нелегко осудить свои традиционные военные идеи; однако в свои турбулентные три недели на посту в Фленсбурге он не сумел отречься от национал-социалистических концепций правительства. Наложенная на него степень самоограничения видна из того факта, что он почувствовал необходимость оправдываться даже в случае мер, которые сегодня мы считаем совершенно уместными. В наше время ему отдают должное за действия, которые были вовсе не ординарными, о которых судили по стандартам мира, в котором он жил, и которые принесли ему недоверие и недоброжелательность со стороны людей, которые совсем недавно были его соратниками.

К достоинствам Дёница следует отнести то, что он прислушивался к голосу разума и гуманности. Капитуляция привела его задачу к концу: он сам предпочел бы уйти. Призывы его военных и гражданских советников — за исключением Шпеера — не ухудшать будущее существование рейха преждевременным уходом вынудили его остаться и оказаться вовлеченным в политическую деятельность, к которой он не был подготовлен и которая фактически ускорила его собственный арест вместе с его сподвижниками.

Утверждение Дёница, что его власть происходит от Гитлера, описывалось как «безумное». Однако, учитывая позицию Гиммлера, распределение фактических источников власти и всеобщие ожидания, что руководство перейдет к рейхсфюреру СС, — все это вряд ли можно назвать чрезмерным вызовом. Дёниц действительно обладал авторитетом и пользовался общим уважением; но он не был харизматической личностью и, прежде всего, не был вторым фюрером. Кроме того, ему в голову никогда не приходила мысль захватить власть. Посему он мало что мог