поскольку теперь она катилась по гладким камням, и снаружи замелькал окутанный вечером Кой, тень прежней столицы. Стены и ворота остались нетронутыми, но внутри огонь дочерна выжег целые улицы, сточные канавы были забиты осколками глиняной черепицы. Окна заколочены, зияют дверные проемы. Те немногие смельчаки, что вышли на улицу, держали головы опущенными, надвинув капюшоны пониже, несмотря на благословенную паузу в непрерывном дожде. Некоторые бежали, завидев нашу карету, и вина за случившееся сжала не принадлежащее мне сердце.

Я отодвинулась от окошка. За всю историю кисианцы убили немало чилтейцев, они грабили наши города, жгли поля. И не время теперь их жалеть.

Мы неслись через погружавшийся во тьму город, и дорога становилась все круче. Хотя императрица постоянно требовала прибавить ход, лошади скоро перешли с рыси на шаг. Ей осталось только судорожно дергать льняную маску, укрывавшую перерезанное горло.

Наконец карета остановилась, императрица подняла тело иеромонаха с сиденья, а потом спустилась через дверцу – быстрее, чем ее успели открыть перед ним. Я последовала за ней, правда, из-за связанных рук получилось не особенно грациозно.

– Ваше святейшество, – произнес один из дворцовых гвардейцев, когда она спустилась на дорожку. – Мы боялись потерять вас, услышав о происходящем в столице.

– Мне в то время посчастливилось ехать позади армии, – отозвалась она с интонациями иеромонаха. – Мне необходимо переговорить с командующим. Паланкин сюда.

Это слово прозвучало с кисианским акцентом императрицы, но, хотя брови гвардейца в удивлении поехали вверх, все же от «иеромонах произнес нечто странное» далеко до «иеромонах – мертвец, управляемый императрицей Кисии». Взгляд охранника метнулся ко мне, и его сомнения утонули в волне изумления.

– Императрица Хана!

Я застыла, не зная, как вела бы себя в такой ситуации свергнутая императрица. Она тут же пришла мне на помощь.

– Я сказал, паланкин сюда. Где он?

Гвардеец отдал честь.

– Прошу прощения, ваше святейшество. Коммандер Аулус им не пользуется, он предпочитает ходить пешком и не расслабляться.

Коммандер Аулус. Я запомнила это имя и надеялась, что императрица тоже.

– Понимаю, – сказал иеромонах, и меня впечатлило, что императрица внутри его не ответила резкостью на непочтение. – К сожалению, императрица утомлена и не в силах дойти пешком. Так что несите паланкин. И немедленно.

– Да, ваше святейшество. Сию минуту, ваше святейшество.

К тому времени, как его доставили, пара чилтейских стражников на посту уже начала переглядываться из-под шлемов, а оставшиеся люди капитана Энеаса растерянно топтались позади кареты. Никто, казалось, не знал, что делать, и я сжималась от напряжения. Плохое начало. Недоставало только проблемы с окоченением тела иеромонаха.

Но наконец на склоне показалась четверка спешащих слуг, а между ними покачивался паланкин. Я попыталась встретиться глазами с императрицей, но она старательно избегала моего взгляда, пропуская внутрь. Я едва не свалилась с ног. Хотя и облаченная в труп, она уселась гораздо изящнее. Едва мы обе оказались внутри, один носильщик хотел было задернуть шторки, чтобы скрыть от глаз защитные сооружения замка, но стражник ткнул его древком копья и приказал пошевеливаться.

Начало извилистого пути они проделали быстро, но, как и кони, выдохлись и, тяжело дыша, замедлили шаг на бесконечном подъеме к самому замку.

– Знаешь, как пройти по этому лабиринту? – спросила я, понижая голос, хоть и сомневалась, что носильщики слышат что-то, кроме топота собственных ног и прерывистого дыхания.

– Разумеется. – На лице иеромонаха отразилась уязвленная гордость. – Я же Отако.

– Нет, ты Креос Виллиус, иеромонах Чилтея, которого избрал Единственный истинный Бог. Тебе об этом лучше не забывать, если хочешь выбраться отсюда живой.

Она вздернула мышиного цвета бровь.

– А тебе не все равно, что я делаю? Мне казалось, ты не желала в этом участвовать.

– И сейчас не хочу иметь с этим ничего общего, но я здесь и намерена выбраться отсюда живой и здоровой. Иеромонаху не нужна маска, чтобы выглядеть, будто он в ней. Если хочешь сойти за него, пореже используй мимику. Сохраняй пустое лицо. Сохраняй голос ровным. И веди себя как…

– Как императрица?

– Да, вроде того.

Взгляд иеромонаха, такой пристальный, что я содрогнулась, остановился на мне.

– То же самое следует помнить и тебе. Люди ждут, что это тело станет действовать определенным образом. Знаю, это непросто, ты давно погрязла в злобе и ярости, но тебе нужно выказывать как можно больше достоинства, пусть оно придаст силы каждому твоему движению, пусть укрепит твою спину, чтобы та не сгибалась.

– Я погрязла в ярости?

Брови иеромонаха поползли вверх.

– Ты…

– Брови.

Она коротко выдохнула, и лицо мертвеца расслабилось.

– А что тебя удивляет? – продолжила она, стараясь подражать его ровному тону. – Мы с тобой не такие уж разные. Обе росли с сознанием, что ценны лишь тем, что с нами могут делать мужчины, обе нашли способ обращать это против них. Я тоже всю жизнь была озлобленной женщиной и постепенно погружалась в болото чужих ожиданий. Но я горжусь своим именем. Моей семьей. Моим наследием и моим народом. Гордыня, которой я укрываюсь как плащом, позволяет сохранять рассудок, пока я с улыбкой притворяюсь той, кому позволено существовать.

Слова, сказанные вкрадчивым тоном иеромонаха, ранили еще больнее оттого, что я их не ожидала. Эта женщина, императрица Драконов со слабым телом, потерявшая власть, прожила всю жизнь в тех же терзаниях, что и я. Как и я, научилась с ними справляться, пряча острые грани своей души за маской гордыни, – точно так же, как я скрывала свои за холодной резкостью.

– Но каким бы злым и враждебным ни был к нам этот мир, – продолжила она, когда я не ответила, – всегда есть причины не отказываться от него, и особенно то, что ты тоже можешь его изменить, кто и что об этом ни говорил бы. Так что будь добра, собери свою богом проклятую гордость, каковы бы ни были ее корни, и стань той императрицей, которая мне нужна, ладно?

* * *

Снова замок Кой. Оказавшись здесь в первый раз, я готова была умереть, лишь бы стать свободной. Второй раз был самоубийственной миссией. Может, третий пройдет удачно.

Если императрица Хана и разделяла мой страх, она не выказывала никаких его признаков, как не проявляла и ни малейшего интереса к замку, когда-то принадлежавшему ей. В этом замке она жила, здесь погиб ее сын, здесь разрушилась вся ее жизнь.

Вход хранил древнее величие и тишину. С окон были сорваны траурные завесы императрицы, как и прочие знаки с драконами Ц’аев, но, хотя из других частей замка доносились отзвуки голосов, здесь время как будто остановилось. Казалось, что за огромной закрытой дверью, как и прежде, восседает на алом троне императрица Хана Ц’ай. Но теперь я сама управляла ногами императрицы, и мы шли в сопровождении эскорта по главному коридору замка.

В стороне от центральных залов в замке кипела жизнь. За открытыми дверями мельком можно было увидеть, как свободные от службы солдаты пьют, едят и играют в кости посреди пышного кисианского антуража, а другие комнаты устилали циновки для сна, заполнял гул голосов. Некоторые звучали на кисианский манер, но большинство принадлежали чилтейцам.

Нас вели наверх по лестницам, по другим коридорам, за нашими спинами слышался шепот. Кучка бесцельно слонявшихся солдат остановилась, глазея на нас, но императрица в теле иеромонаха с достоинством ответила на их почтительные поклоны, наклоняя голову и касаясь бледными пальцами маски на шее.

Нашей целью оказалась комната в верхней части замка, просторная, с примыкающим к ней балконом и всеми атрибутами роскоши и увеселений. Но, похоже, никаких торжеств не планировалось – хотя на длинном столе и красовались остатки мяса, стол был задвинут к стене, чтобы высвободить место для ковра из карт и бумаг, над которым, хмурясь, склонился человек в чилтейском мундире. Позади него экран на окне защищал бумаги от струй дождя, но не мог защитить от ветра. Каждый самый легкий порыв проносился с шелестом по полу, поднимая все уголки, не прижатые камешками, чашами или вазами.

Когда мы вошли, чилтеец поднял взгляд.

– Ох, ваше святейшество!