сильное чувство «отцовской вины» — мне казалось, что, несмотря на все усилия, у меня не получается быть просто отцом и мужем. Оно возникло в тот момент, когда я узнал, что мы беременны; мое желание стать успешным и обеспечивать семью рвануло вперед со скоростью света, а я даже не заметил этого.

Примерно через четыре месяца после рождения Майи я давал интервью в рамках кампании по продвижению первого сезона «Девственницы Джейн», и кто-то начал говорить мне, что я, несомненно, буду прекрасным отцом — ведь я живу в гармонии с собой, уделяю внимание духовности, и т. д., и т. п. Затем, сразу после похвал в адрес того отца, которым я им казался, меня спросили: «Итак, какие советы вы дали бы молодым отцам?» Я стал нести какую-то чушь вроде того, что надо спать, когда спит ребенок, и поддерживать своего партнера, и все это чудесно, хотя и утомляет. Это был один из многих случаев, когда я не говорил всей правды. С одной стороны, я действительно не знал, как отношусь ко всему происходящему, потому что, если честно, не давал себе возможности отрефлексировать, а с другой стороны, я отвечал на автопилоте, желая «сохранить лицо».

Что я на самом деле мог бы ответить после нескольких месяцев отцовства на просьбу дать совет? «Я БЕЗ ПОНЯТИЯ!» Все приходят в гости и осыпают твою семью и новорожденную похвалами и умилением. Ты в это время пытаешься сообразить, как поддержать жену, которая только что вытолкнула из себя ребенка, одновременно стараясь вспомнить рецепт смузи из плаценты, который давала доула, — ведь он способен снять послеродовую депрессию. («Минуточку! Я что, должен взять кусок органа, который был внутри нее, и смешать его с ягодами асаи?») И все это параллельно с попытками научиться держать на руках маленькую дочку, поддерживая ее мотающуюся головку, надевать на нее подгузник так, чтобы ее какашки не вылетали наружу, вытирать ее попку так, чтобы какашки не попали в вагину, а еще записывать и снимать все на камеру, потому что ты не хочешь упустить ни один момент, и в то же время не сгибаться под грузом осознания, что у тебя появился еще один рот, который надо кормить. Но это нормально, правда? Или нет? Все вокруг только и повторяют: «Это потрясающе!», «Это великолепно!», «Ребята, вы такие счастливые!», «Это было лучшее время в моей жизни!», «Вы никогда не сможете пережить это еще раз!» И правда в том, что — да, да — это потрясающе, а еще ЧЕРТОВСКИ ЖЕСТКО, и ничто в жизни не бывает однозначным. Жизнь может быть потрясающей, и сумасшедшей, и тяжелой, и утомительной, и страшной, и трудной, но ничто из этого не умаляет красоты и волшебства становления отцом. Мы должны запомнить: счастье и печаль способны сосуществовать, и все что угодно может быть великолепным и при этом сбивающим с толку, страшным и обладающим еще целой кучей других качеств одновременно. Нам следует выучить: это нормально, когда все ненормально.

Но вместо того, чтобы признать и принять свои чувства, я, даже не осознавая, поддерживал видимость, будто у нас все пучком — у меня все пучком. И да, конечно, до какой-то степени, возможно, у нас что-то и было пучком. Но сама идея о том, что я уникальный, практически ископаемый мужчина, умеющий обращаться с чем угодно, дающий своей жене то, что ей нужно, и своей маленькой дочери то, что нужно ей, да еще ежедневно спасающий мир, — примерно так показывали себя мужчины нашей семьи на протяжении многих поколений — была ложной. Я шел и до сих пор иду к осознанию этого, день за днем, шаг за шагом.

ИСЦЕЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ПОКОЛЕНИЯ

Одна из самых крутых вещей, которым я научился за это время, — то, что от поколения к поколению могут передаваться не только непродуктивные убеждения и ограничивающие сценарии, но и исцеление. Хотя и я, и мой отец — новички в практике открытости, с некоторых пор мы начали вести неудобные разговоры, полные неприятных чувств, вскрывающие подавленные реальности, и благодаря им открываем нечто намного большее, чем наша мужественность. Мы открываем собственную человечность.

Несколько месяцев назад мой отец впервые в жизни написал мне такое сообщение: «Сын, я скучаю по тебе и чувствую себя брошенным. Можем ли мы в ближайшее время попить кофе и просто поговорить?». До появления в наших отношениях этой фазы мы оба находились в плену образа сильного и молчаливого мужчины. У нас обоих в жизни бывали моменты, когда мы ощущали себя нормально и могли раскрываться — например, плакали во время просмотра фильма, проявляли эмоции, будучи счастливыми и признаваясь друг другу и друзьям в любви. Но большую часть времени между нами как будто стоял огромный знак «ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН» — всегда, когда мы оказывались друг перед другом как есть, со своими истинными переживаниями вроде чувства отстраненности или чего-то неправильного между нами. Наличие этого знака заставляло меня чувствовать себя лицемером — ведь меня считали «эмоционально открытым / уязвимым парнем», в то время как я утыкался в эмоциональный барьер в самых важных и значимых для меня отношениях за пределами брака. Так что, практикуя открытость и уязвимость, я на собственном печальном опыте убедился: когда дело доходит до моего отца и семьи, начинается совсем другая история. Я стремлюсь казаться таким же, каким всегда хотел казаться он, — сильным и собранным.

Есть своеобразная ирония — иногда горькая, иногда не очень — в том, что люди, которых мы больше всего любим, становятся для нас самым трудным испытанием. Мне довольно легко быть смелым и открытым перед незнакомыми людьми и друзьями, но намного сложнее оставаться на 100% самим собой перед теми, кто очень, очень хорошо знает меня. Я заметил еще одну забавную вещь: перед теми, кого я люблю и кто любит меня, намного проще растеряться, потерять самообладание. Иногда это происходит, возможно, из-за того, что я ощущаю себя в безопасности и могу позволить себе все свои чувства, но чаще я стараюсь подавить чувства более глубокие — те, что глубже гнева, — и напряжение от этого нарастает и нарастает, пока наконец не требует разрядки. И к этому критическому моменту, к той минуте, когда я сам нахожусь на пределе, выражение этих чувств способно ранить моих любимых людей. Я редко видел своего отца в гневе, а если с ним такое случалось, то он мгновенно грустнел и старался заверить всех в своей любви. Но по мере того, как я взрослел и становился мужчиной, я обнаруживал: хотя порой я