роль в отказе Трумэна и Бирнса принять капитуляцию Японии с одним условием. Однако часто цитируемое высказывание Бирнса, будто любые уступки в вопросе безоговорочной капитуляции привели бы к тому, что «президент был бы распят», является преувеличением. Не общественным мнением были продиктованы их с Трумэном поступки; скорее они решили сослаться на него, чтобы оправдать свои действия.

Ответ Москвы на предложение Японии

В Москву новости о том, что Япония согласна признать требования Потсдамской декларации с одной оговоркой, пришли от Малика днем 10 августа. Ту же информацию получили и члены китайской делегации. Вероятность скорой капитуляции Японии являлась для каждой из сторон стимулом, чтобы заключить международное соглашение до завершения Тихоокеанской войны. Однако ни СССР, ни Китай не были готовы идти на уступки по фундаментальным вопросам. Впрочем, у СССР было преимущество в этих переговорах благодаря тому, что его войска быстро продвигались вглубь Маньчжурии.

Как только начался седьмой раунд советско-китайских переговоров, Сталин объявил, что Япония близка к капитуляции. Однако он добавил, что японцы хотят выдвинуть встречное условие, в то время как союзники настаивают на безоговорочной капитуляции. Сталин сказал: «Пора уже подписывать соглашения». Сун ответил, что китайская сторона «хотела бы подписать договор и соглашения до капитуляции Японии, ибо в этом случае эти соглашения было бы легче представить и объяснить китайскому народу». Затем они начали обсуждать оставшиеся нерешенными противоречия. Сталин сделал китайцам несколько незначительных уступок, однако они так и не смогли договориться по вопросу об администрации Дайрена и железных дорог, а также по определению четкой границы между Внутренней и Внешней Монголией[413].

Особый интерес представляет та часть беседы, в которой шла речь о китайских коммунистах. В первый пункт предлагаемого соглашения о дружбе и союзе, где Советский Союз обещал поддержать Национальное правительство как единственное правительство Китая, Сталин предложил добавить следующую фразу: после того, как советское правительство убедится в том, что Национальное правительство будет проводить политику «национального единства и демократизации». Таким образом Сталин пытался вынудить националистов сформировать коалиционное правительство с коммунистами. Китайская делегация настаивала на том, чтобы исключить из текста соглашения это условие. «Разве вы не хотите демократизации Китая?» – спросил Сталин. Сун ответил, что это условие является вмешательством во внутренние дела Китая. Сталин объяснил:

Если и впредь войска, подчиненные Национальному правительству, будут нападать на китайских коммунистов, то едва ли китайское правительство сможет надеяться на нашу поддержку, ибо оказать эту поддержку в этом случае будет трудно. Мы не хотим вмешиваться, но в случае столкновения между войсками коммунистов и войсками Центрального правительства Советскому Союзу будет весьма трудно морально поддерживать Национальное правительство.

Однако в конце концов советский лидер сдался, подчеркнув, что «советская сторона делает много уступок и, по-видимому, китайские коммунисты будут ругать Советское правительство за то, что оно соглашается принять указанные выше пункты, касающиеся поддержки Национального правительства». Несмотря на то что Сталин пошел навстречу Суну в этом очень важном вопросе, им так и не удалось прийти к согласию по остальным спорным моментам. Советско-китайский договор о дружбе пока так и не был заключен. Седьмая встреча между Сталиным и Суном завершилась плохо скрытой угрозой советского вождя, посоветовавшего главе китайской делегации прийти к соглашению до того, «как в Маньчжурию войдут коммунисты»[414]. Китайские коммунисты были мощным козырем в колоде Сталина.

Гарриман был обеспокоен таким положением дел. Он сообщил Бирнсу, что «главным камнем преткновения является требование Сталина о совместном владении портовой инфраструктурой в Дайрене и о назначении одного советского управляющего для обеих железных дорог». Гарриман считал, что вопрос начальства над железными дорогами не так важен, чтобы сорвать переговоры, но предупреждал: «Наши интересы серьезно пострадают, если Сун согласится на совместное владение портовой инфраструктурой Дайрена, и в Ялтинских соглашениях это однозначно не предусмотрено». Американский посол в Москве запросил срочных инструкций из Вашингтона[415].

В этот день у Гарримана были и другие важные дела. Поздно вечером 10 августа его вместе с британским послом Кларком-Керром пригласил в свой кабинет Молотов, чтобы обсудить капитуляцию Японии. Молотов сообщил послам союзных держав, что советское правительство получило информацию о готовности Японии принять условия Потсдамской декларации с той оговоркой, что «они не содержат требований, затрагивающих суверенитет императора в управлении страной». Нарком иностранных дел сказал, что советское правительство «скептически» настроено в отношении этой поправки, потому что она означает отказ от безоговорочной капитуляции. Советская армия продвинулась вглубь Маньчжурии на 170 километров и продолжит свое наступление. Это, как выразился Молотов, и является «конкретным ответом» советского правительства на предложение Японии о капитуляции с одной оговоркой[416].

Пока Гарриман и Кларк-Керр все еще разговаривали с Молотовым, Джордж Кеннан, временный поверенный в делах США в СССР, ворвался в кабинет советского наркома с последней телеграммой из Вашингтона, в которой советскому правительству предлагалось утвердить ноту Бирнса. Гарриман потребовал от Молотова немедленного ответа. Молотов обещал дать ответ на следующий день, но Гарриман настаивал на том, чтобы получить его до наступления утра. В два часа ночи Гарримана и Кларка-Керра снова пригласили в кабинет Молотова. Там они услышали, что Советский Союз одобряет ноту Бирнса со следующим дополнительным условием:

Советское правительство также считает, что, в случае получения утвердительного ответа от японского правительства, союзные державы должны договориться о представителе или представителях верховного командования союзными силами, которому будут подчиняться японский император и японское правительство[417].

Это был первый из целой серии конфликтов между СССР и США, связанных с вопросом оккупации Японии. В ноте Бирнса было сказано: «С момента капитуляции власть императора и японского правительства по управлению государством будет принадлежать главнокомандующему союзными силами». Выбор в пользу слова «главнокомандующий» был сделан осознанно. Форрестол писал в своем дневнике:

И президент, и госсекретарь подчеркивали этим, что использовали термин «главнокомандующий», а не «верховное командование», именно для того, чтобы четко дать понять, что в этом конкретном деле вся власть принадлежит Соединенным Штатам и они не допустят ситуацию с совместной администрацией, которая так дорого обошлась нам в Германии[418].

Теперь Советский Союз бросил США вызов, предложив, чтобы верховное командование осуществлялось совместно.

Гарриман сразу же отверг это предложение как «совершенно неприемлемое». Это условие давало Советскому Союзу право вето при назначении главнокомандующего, и посол знал, что его правительство ни за что с этим не согласится. Молотов предложил назначить двух главнокомандующих, например Макартура и Василевского. Эта идея вызвала у Гарримана гнев. Ничуть не смутившись этим, Молотов заявил, что, несмотря на личное мнение