Меня вы, верно, позабыли:

Я, промелькнув пред вами раз,

С толпой смешался, вы же были

Прекрасны — я запомнил вас…

И стоит вашего хотенья,

Движенья пальца иль ресниц,

Я стану верной вашей тенью

Иль упаду пред вами ниц…

…и внутри разливается такое тепло, тебя охватывает такая нежность, что тут же ощущаешь неуместную, вежливую тактичность, пробуждается порядочность, вспоминается этикет…

Простая нелепая случайность!

Но порой одиночество действует совсем непредсказуемо: накатывает такая тоска, что хоть головой в омут…

Май, 1987 год…

Одиночество

Вновь одиночество — уютный старый дом,

Покинутый внезапно и надолго.

Но возвращаюсь, повинуясь долгу,

Преодолев мучительный надлом…

Вновь грусти чёрной горький привкус,

Стеклянный ветер, холоду виска…

Сырых небес дождливая тоска…

Кусочек бритвы — преодолённый искус…

…Работа в пожарной команде пришлась мне по душе, что совсем не устраивало администрацию «пятёрки», а наше противостояние не могло закончиться для меня ничем хорошим. Не прошло и двух месяцев работы в пожарной части и чуть меньше двух лет нахождения на «пятёрке», как меня выдернули на этап…

Ранее уже говорилось, что этап довольно часто может оказаться малоприятным, а то и опасным мероприятием, особенно для такого заключённого, как я, который «один на зоне». Кстати, существует даже специальная наколка, оповещающая, что её владелец — «один на зоне»: квадрат из четырёх точек, а посередине пятая. Четыре точки обозначают как бы столбы зоны, а средняя точка символизирует зэка-одиночку.

Конечно, несоизмеримо хуже «козлам» или «кукушкам», то есть так называемым стукачам, которых во время этапа могут опустить, покалечить, а то и жизнь забрать. За моей спиной ничего гнилого не было, и всё равно ощущался некоторый страх — беспредельщиков, отморозков и подонков хватает везде. Достаточно вспомнить пересылку на Красной Пресне и пересылку в Орске.

Однако не всегда мой ангел-хранитель забывал обо мне — где-то за час до отправки на этап, когда я уже собрал все вещи, прибежал, шнырь и на ухо торопливо проговорил:

— К тебе пришли… у завхоза в каптёрке ждут…

Хотел поинтересоваться, кто пришёл, но того словно

ветром сдуло. Войдя в каптёрку, приятно удивился: там меня встретил сам Бесик.

— Привет, Режиссёр! — дружелюбно проговорил он.

— Здравствуй, Бесик! Приятная неожиданность, — откровенно признался я.

— Покидаешь нас?

— Избавиться захотели, вот и дёрнули на этап…

— Мне цинканули, что отправляют тебя на лесную зону…

— С моим-то давлением? Вот суки! — ругнулся я.

— А им по херу… — спокойно заметил Бесик. — Чем нам хуже, тем им больше по кайфу…

— Это ты точно подметил, — со вздохом согласился я.

— Никогда не забуду, как ты этого говнюка с зоны скинул…

— А… шило на мыло менять… — Я не разделял его радости.

— Не скажи, Режиссёр, с Чернышёвым на зоне свободнее дышать стало, — возразил Бесик. — Так что от братвы отдельная тебе благодарность и уважуха! Мы тут кое-что собрали тебе. — Он протянул внушительный свёрток. — А это от меня лично на дорожку! — Он дал мне две пятидесятирублевые купюры.

— Даже и не знаю… — растерялся я, но взял. — Благодарю…

— Там триста граммов чая, — кивнул он на свёрток. — Но ты не дёргайся по этому поводу: я перетёр кое с кем, так что не отшмонают…

Бесик имел в виду, что менты больше одной пачки не пропускали, хотя нигде не сказано, что на чай есть ограничения.

— И ещё вижу, ты чуть-чуть в напряге по поводу этапа, не так ли?..

То ли у меня вид был растерянный, то ли я действительно нервничал, и Бесик это заметил.

— Есть немного, — признался я.

— Можешь расслабиться, всё будет ништяк! — Он похлопал меня по спине. — С тобой этапом Чиж идёт, проследит, чтобы какой непонятки не случилось в дороге.

— Вот порадовал, так порадовал! — повеселел я, на душе стало спокойнее.

А на прощанье со всеми подробностями рассказал Бесику о том, как сучий художник зоны, мой земляк, обидел мою маму и пожалел, что я так и не смог ему за это отомстить.

— Мама — это святое. — нахмурился Бесик и покачал головой: — Не беспокойся, Режиссёр, материнская боль ещё ему аукнется, как и твои почти триста дней ШИЗО. Кровью харкать будет!

— Благодарю, брат, для меня это очень важно. — Я крепко пожал ему руку.

— Ну, что ж, давай прощаться. — Он подмигнул и добавил: — Брат. Бог даст — свидимся когда-нибудь! — Он протянул ко мне руки, и мы крепко, по-мужски, обнялись.

— Шарик круглый — может, и правда увидимся! — прошептал я.

Мне действительно хотелось бы увидеться с этим человеком, и не только потому, что он столько доброго сделал мне на зоне, но и потому, что Бесик — неглупый человек, с которым легко общаться. Интересно, что с ним сейчас? Продолжает вершить людские судьбы или в какой-нибудь разборке его жизнь случайно оборвалась? Не думаю, что это было бы справедливо. Как кому, но лично мне было бы приятнее узнать, что сейчас у Бесика всё по жизни ништяк…

Вилла на берегу моря, лучше, если за бугром, денег куча, своя фирма, отличная семья с двумя, а ещё лучше — с тремя детишками и много нежных девочек…

Мне кажется, что сейчас жизнь «Воров в законе» стала гораздо более справедливой. Ведь раньше, даже в то время, которое я описываю в этой книге, по неписаным законам «Воры в законе» не имели права, по крайней мере официально, иметь семью: жену, детей…

В свёртке, врученном Бесиком, были новая телогрейка чёрного цвета, шерстяные носки, новый чёрный «вольный» костюм, тёплое нижнее белье, десять пачек «Столичных», шесть пачек индийского чая и красивый мундштук из пластмассы, инкрустированный серебром. Кроме того, там были самодельные тапочки, отороченные овчиной, с подошвой из ленты транспортёра.

Эти тапочки оказались настолько прочными, что выдержали не только пересылки и годы, проведённые «за колючей проволокой». Но до сих пор служат мне и моим близким людям. Их очень любит Андрей Ростовский и, приходя ко мне в гости, всегда просит надеть эти «воровские тапочки» от «Вора в законе». Конечно же сохранился и мундштук…

Все эти подарки Бесика действительно пригодились мне как во время этапа, так и на лесной «командировке». Прямо в каптёрке завхоза, чтобы никто из посторонних не знал, я зашил деньги, подаренные Бесиком, в потайное место. Затем, помня горький опыт в пересыльной тюрьме города Орска, надел на себя все новые подарки, в мешке же оставил только самое