беззаботные, или притворяются», — раздумывал он.

Человек, лежавший на верхней полке в том же отделении, где сидел Егор Петрович, пошевелился и закашлялся. На другой же полке тоже кашлянул человек, и Егор Петрович, притулившись в угол, задрожал от страха, принимая кашель за условленный знак жуликов, стремящихся его обокрасть.

Егор Петрович тоже подкашлянул, чтобы подать знак о себе, — пусть мнимые жулики не считают его спящим.

— Земляк, нет ли закурить? — протянул тот, что лежал на верхней полке, над головой Егора Петровича. — В душе пересохло, смерть как курить хочется.

Лежавший напротив подал ему папиросу, тот чиркнул спичкой, озарив на секунду отделение вагона, слабо освещенное свечкой. Егор Петрович, приподняв голову, разглядел, что просивший папиросу — человек средних лет, а одолживший папиросу — с маленькой стриженой бородкой.

— Эх, теперь бы на печке, на голых кирпичиках брюхо погреть, вон как дюже живот разболелся, — сказал тот, коего Егор Петрович определил человеком средних лет.

— А откуда бредешь, друг? — спросил человек с бородкой.

— С уральских гор, милок. Там при шахтах наверху в чернорабочих состоял. Житье, скажу, куда лучшее, чем в нашей деревне.

— А зачем и куда едешь? — допытывался человек с бородкой.

— Еду, милок, с домом в последний раз попрощаться.

— Ишь ты. По нраву, значит, эта самая шахта пришлась?

— Нет, ухожу к бегунками, — ответил человек средних лет.

— К кому?

— К бегункам, говорю. Люди такие в уральских лесах живут.

— А какова их религия? — не унимался человек с бородкой.

— Религии у них нет. Так, сами по себе живут. И властей не признают. А уж дюже люди душевные!

Человек с бородкой заинтересовался и, приподняв голову, вопросительно посмотрел на собеседника.

— И советской власти не признают? — спросил он как-то таинственно.

— Ни боже мой. Потому-то и бегунками называются, что от всех властей бегут.

И человек средних лет принялся рассказывать, как один раз, бродя среди лесистых гор, он пришел в какой-то населенный пункт, где люди с длинными бородами приняли его гостеприимно, водили в бортный ухожай кормить медом.

— Так вот, милок, люди живут без зависти и особых забот: питаются хорошо, а грамоты не знают. А на что нужна им грамота — одна только морока с ней. На одну грамоту и работают люди, а жить нету времени. К примеру, у нас на шахтах завком говорит мне: «Учись, Митяев, без грамоты нехорошо». А я думаю себе: восемь часов работай, два учись, четыре читай, восемь спи, час обедай, а когда же жить-то? Да мне, может быть, сама природа все тайны без всякой грамоты открывает! — разошелся человек средних лет, назвавший себя Митяевым. — Я вот лежу ночью да на звезды смотрю. Может быть, каждая звезда со мной разговор ведет, почем знать? Может быть, они такими же точками на небе живут, как мы на земле. А ученые больше изучают звезды, оттого и не живут, а мучаются.

— А «низовое звено» у этих самых бегунков есть? — спросил вдруг Егор Петрович, проникнутый ведомственными интересами.

— Селятся они, милок, на низинах у рек, чтобы рыбу ловить поудобнее было, — ответил Митяев. — А этих самых, как вы назвали, звеньев я не видел.

Егор Петрович с жаром стал рассказывать Митяеву, что такое «низовое звено» и какова его цель в общегосударственной цепи, и Митяев, проникнутый уважением к чужим словам, потому что сам любил поговорить, слушал его внимательно.

Когда Егор Петрович окончил свою речь, человек с бородкой обратился к нему, чтобы узнать, какое отношение он сам имеет к «низовому звену».

— Я член правительства по этой линии, — ответил Егор Петрович, чувствуя свое превосходство. Наступило неловкое молчание, длившееся в продолжение всей ночи, ибо все трое сразу испугались друг друга: Егор Петрович продолжал думать, что его слушатели — жулики, сознательно вызвавшие его на разговор, и досадовал, что сказал им о том, что он член правительства.

«Теперь, поди, думают о моих деньгах. Скажут, раз член правительства, значит с деньгой», — думал он.

Митяев был удручен тем, что рассказал «члену правительства» о своих намерениях перейти к бегункам. «Сейчас, черт бородатый, на первой станции заявит куда следует, и меня, голубчика, заметут», — размышлял Митяев.

«Вот черт меня за язык дернул, — думал человек с бородкой. — Наплел я разной чепухи в разговоре с бегунком, а член правительства слышал. Завтра же может прийти бумажка: «А какие ты, голубчик, свободные разговоры вел с бегунком?»

Только на рассвете осмелевший бегунок, усомнившись в том, что Егор Петрович член правительства (раз не арестовал его), задал вопрос:

— А почему, ежели вы член правительства, не в мягком вагоне едете?

— А я, друг, настроение народных умов выясняю, — солгал еще раз Егор Петрович.

«Бегунок» задумался, но деваться было некуда, и он крепко заснул.

Днем Егор Петрович сошел с поезда, чтобы заехать в «срединное звено», проверить товаропроводящие каналы и прощупать связывающую сеть.

Он взглянул на обстановку канцелярии мельком, чтобы освоиться с ее построением и сравнить, аналогично ли ее построение аппарату «Центроколмасса». Сходство в схемах оказалось несомненным, только схемы были миниатюрнее. В области руководства «срединное звено» представлялось этапным пунктом, пересылающим размноженные центроколмассовские циркуляры для дальнейшего следования на периферию. Наверху каждого циркуляра обозначалось: «при сем препровождается для точного руководства», а внизу подписи центроколмассовцев заверялись делопроизводителем «срединного звена».

— Эй ты, голова, — сказал Егор Петрович председателю, — что же у тебя копии заверяет делопроизводитель? Чай бы сам столичные бумаги заверял. Весу больше на местах. Да и нам лестнее будет.

— Так и есть, товарищ Бричкин, — ответил председатель и косо посмотрел на делопроизводителя.

Но Егор Петрович приехал не для инструктирования, а для общего наблюдения, потому и не стал в дальнейшем утруждать себя рассмотрением общей структуры.

Вечером, угощаясь председательским чаем и зубровкой, он еще раз, проникнувшись делами государственной важности, завел разговор о бегунках.

— У вас таких бегунков нету? — спросил он, предварительно рассказав председателю, что слышал ночью.

— Нет, — ответил он, — бегунков нет, а вот «дикие» — эти есть.

Егор Петрович, будучи в столице, сам не раз произносил слово «дикие», хотя и не понимал его значения.

— Да, с «дикими» беда, — проговорил он.

— Именно! — подхватил оживленно председатель. — Руководство принимают, кредит берут, а толку ни шиша не приносят. В прошлый раз я сам ездил в «низовое звено». «Что же, — говорю, — вы, ребята, тут делаете. Кредит взяли, а теперь и в ус не дуете». А они мне отвечают: «Мы, — говорят, — полностью стоим на платформе советской власти и директивы ее выполняем, значит, — говорят, — государство должно нас поддерживать, а не отнимать у нас последние средства». «Да вы, — говорю я, — ценности делайте,