как-то, не на равных: пойди, попробуй с голыми руками на зверя… ладно, нож еще допускаю. А так – убийство, еще и ради развлечения. А охотнички нынешние?! На некоторых посмотришь – так их хоть в горячую точку отправляй с такой амуницией.

– Есть грех, конечно, правильно говоришь, – сказал Иван Семенович. – Был у меня сослуживец, сибиряк, так он рассказывал: у них даже в разговоре вместо «охотиться» употребляют слово «добывать» – по мере потребности, значит. Там вообще с природой общение особенное, уважительное, что ли…

– Вот и я о том же. Но это уже от человека зависит – от воспитания.

– Воспитание… – задумчиво повторил дед. – Я вам, сынки, так скажу: в этом ларце, – он слегка постучал себя пальцем по лбу, – спрятана целая вселенная, единственная в своем роде; и что в ней творится, именно творится, никому другому познать не дано; потому и сказано: чужая душа – потемки. Именно эта вселенная – причина и всех бед, и всех радостей человека, потому как любое действие начинается с мысли. Вот живет человек, никому зла не делает и не желает, обид не таит – и жизнь у него ровная и спокойная, как пруд этот; а другой, как блоха на собаке, скачет – сам чертыхается и другим спокойно жить не дает. И близким мы называем только того человека, у которого мысли вращаются в одном направлении с нашими.

– Так ведь человек иногда и сгоряча что-нибудь сделать может, а только потом подумает, – возразил Берсенев.

– Э-э, нет! Тут вот какой фокус: это все старые обиды, злобы, слабости, сомнения друг к другу, как маленькие капли ртути, тянутся, а потом – вылезают одновременно, в определенный момент. А все потому, что у человека когда-то духу не хватило на корню с ними разобраться. И злиться можно, и сомнения у всех бывают – коли так природой задумано, значит, должно быть. Только копить не надо. Так и выходит: наворотят делов, а потом прыг за ширмочку «сгоряча» и думают, что с них взятки гладки. Так-то, друг любезный.

– Внучок-то ваш тоже погорячился не вовремя, – беззлобно сострил Юрий.

– А я его и не оправдываю. И с ним – то же самое… – старик подтолкнул палкой обратно в костер вывалившуюся из него головешку. – На самом деле, сгоряча – это уже давно созревшее намерение, только сдерживаемое до поры. Вы подумайте над моими словами как-нибудь на досуге.

– Глубоко копаете, дядь Вань. Как психолог прямо, – улыбнулся Берсенев. И улыбка его в отблесках костра приняла вид какой-то фантастический, даже зловещий.

– С мое поживете – тоже психологами станете. И философами заодно.

– Только не бережете вы нас совсем: нельзя же такие вещи говорить людям, находящимся под воздействием алкоголя. О высоком размышлять начнешь – и мозги набекрень съедут.

– Они у тебя, Берсенев, и так набекрень, – подал голос из темноты Сергей, – так что не сдерживай себя, размышляй.

Дед негромко засмеялся, покашлял и сказал:

– Ладно, сынки, поеду. А то благоверная скоро тревогу бить начнет: ночь уж…

Тишину ночи разрезал треск заведенного мотоцикла. Сергей проводил глазами удаляющийся свет фары и снова лег, закинув руки за голову, стал смотреть на крупные, яркие, как лампочки, августовские звезды. Мысли ворочались лениво и не принимали никакого определенного направления.

– А все-таки классный мужик твой дед, – послышался голос Берсенева. – Настоящий…

– Его поколение такое время застало, что ненастоящие долго не держались.

– Извечный вопрос: что на что влияет – человек на эпоху или эпоха на человека? – философски протянул Юрий. – Спать здесь будем или в палатку пойдем?

– В палатку, а то нас комары съедят – их возле пруда тучи. Юр, только костер залей: сухостой кругом.

– Есть, сэр! – ответил Юрий, гремя посудой.

Когда перебрались в палатку, Берсенев спросил:

– Слушай, а ты родителей совсем не помнишь?

– Так… отрывками. В основном, конечно, дед с бабулей воспитывали.

– Иван Семенович, наверное, суровый воспитатель был? – ухмыльнулся Берсенев.

– Я бы сказал – строгий. Знаешь, у меня в детстве такой случай был: лето, полдень – жара невыносимая. Мы с пацанами в тени большого дерева играли в «ножички» – каждый по очереди в землю нож бросает и территорию свою по направлению лезвия отчерчивает. И был у одного парня ножик красивый очень, необычный, ручной работы – деда его трофей военный. Ну, поиграли, решили по домам идти, и тут я заметил, что парнишка тот нож свой забыл. Я забрал. Когда домой пришел, дед сидел во дворе, то ли снасти перебирал, то ли еще что – не помню. В общем, стал я рядом крутиться да ножичком этим играть. «Что это у тебя там, внучек?» – «Да вот, ножик нашел…» Короче говоря, наплел я там что-то в таком роде, только дед, конечно, сразу понял, что к чему, и сказал: «Тогда пойди и положи этот нож там, где ты его нашел, а лучше верни хозяину». И посмотрел пристально, пронзительно так, что я это на всю жизнь запомнил.

Сергей замолчал, и Юрий тоже притих.

– Не бил ни разу, кстати. Даже не кричал, – продолжил Сергей. – А вот сосед у нас был, дядя Витя, так тот своего сына частенько лупил. Однажды, помню, начал он ему подзатыльники прямо на улице отвешивать, уж не знаю за что. Дед увидел, подозвал его и говорит: «Ты что ж это творишь?! Совсем из ума выжил?» – «Я сына воспитываю! Или мне у вас совета спросить надо?» – «Дурак ты, Витя. Ничего ты в нем, кроме ненависти, так не воспитаешь. А вырастет – уедет от вас к чертовой матери и знать не захочет родителя такого». Ничего, конечно, не изменилось после этого разговора. А сын этого воспитателя, действительно, как срочную служить ушел, в Крыму где-то, так и не возвращался, даже в отпуск не приезжал. Остался там. Говорили, в порту работать устроился. Матери только деньги высылает, да она к нему ездила несколько раз. Такие дела…Ты что? Спишь, что ли?

– Да нет. Задумался просто. Получается, правду говорят: «Через мягкое место твердый характер не выработаешь».

– Получается, так. Ладно, спокойной ночи.

– И тебе.

Утром встали рано – на рыбий жор. Выйдя из палатки, зябко поежились. Вода в пруду слегка парила. Вокруг царила глубокая тишина. На противоположной стороне пруда, в зарослях камыша, одноного застыли две цапли, вглядываясь в воду.

– Благодать, едрить-колотить! – восторженно воскликнул Юрий и до хруста потянулся. – Пойду, костер разведу, чай соображу, – он протяжно зевнул и направился к кострищу, оставляя темные следы на росистой траве.

Позавтракав, друзья снова отправились с удочками к воде. Теперь клева ждать не приходилось, только и успевай удочку забрасывать.

К полудню стало жарко. Рыба снова залегла. Но улов и без того получился отличным, и друзья стали сворачивать снасти, собираться в