Что же касается областного управления, то вот лишь несколько выписок из старых работ Н. Ф. Дубровина, основанных на богатых архивных данных.

«Гродненский губернатор [Д. Р.] Кошелев в 1803 году был удален от должности за то, что вместе с таможенными чиновниками покровительствовал контрабанде. Когда злоупотребление это было открыто сотником Алексеевым, то последний был отравлен.

Харьковский губернатор [А. К.] Артаков подговаривал городского голову Урюпина принять вместе с ним участие в городских поборах. Когда Урюпин отказался, то Артаков, при содействии двух чиновников врачебной управы, объявил Урюпина сумасшедшим, заключил его в дом умалишённых, не спрашивая его родственников, отдал имение в опеку постороннего лица и велел выбрать другого голову…

Курский губернатор [П. И.] Протасов открыто хвалился покровительством Н. Н. Новосильцова и в полном смысле бесчинствовал в губернии… Откупщики вина были обложены губернатором ежегодным окладом по 2 500 руб. с каждого города, которых в губернии было пятнадцать. Исправники [были обязаны] платить губернатору по 500 рублей ежегодно. Лица эти, выручая деньги для уплаты начальству, не забывали и себя, притесняли жителей многочисленными поборами, покровительствовали ворам и грабителям. Грабежи в домах и лавках, конокрадство и увод лошадей силою среди бела дня были делом обыкновенным, и земская полиция, будучи сама участницею во всех противозаконных поступках, никогда не задерживала воров и не находила украденного»[546].

«Костромской губернатор [Н. Ф.] Пасынков, при содействии губернского предводителя дворянства князя Козловского, взял 13 000 р. из дворянской суммы, а затем разложил платёж её на все состояния в губернии в виде земских повинностей… При рекрутских наборах Пасынков вместе с вице-губернатором брали деньги, чтобы забраковать представляемого рекрута, и две волости, Яковлевская и Шунгенская, заплатили им 60 тысяч рублей. Присылаемых в Кострому [французских] пленных Пасынков не обмундировывал и не отпускал им порционных денег, а заставил сделать это одного купца, которому обмундирование и содержание пленных стоило более 100 тысяч рублей. В общем, Пасынков обвинялся в 22 судных делах.

Тульский губернатор [Н. И.] Богданов, по произведённому следствию, оказался виновным: 1) в совершенной беспечности и нерадении к должности; 2) в послаблении злоупотреблениям чиновников; 3) в превышении власти;

4) в сборе денег с городских дум на свою канцелярию:

5) в удерживании у себя казённых денег; 6) в незаконной продаже железа, принадлежавшего Александровскому училищу; 7) в продаже в свою пользу пороха и снарядов, принадлежавших тульскому ополчению; 8) в поручении крапивинскому исправнику теснить откупщика, чтобы он дал губернатору взятку…

Псковский губернатор князь [П. И.] Шаховской сёк дворян, утверждал постановления уголовной палаты 1811 года только в 1815 году, а обвиняемые всё это время сидели в тюрьмах»[547].

А вот какую характеристику даёт Вигель лично ему знакомому пензенскому губернатору (правил в 1809–1811 гг.), за злоупотребления отстранённому от должности: «… [А. Ф.] Крыжановский царствовал тирански, деспотически. Он действовал как человек, который убеждён, что лихоимство есть неотъемлемое, священное право всех тех, кои облечены какою-либо властью, и говорил о том непринуждённо, откровенно… У каждого, кто имел к нему просьбу, без обиняков требовал он денег; в случае отказа сердился и, силою законов, которых он был искусный толкователь, заставлял раскаиваться скупого просителя. Иногда в присутствии пензенских жителей позволял он себе смеяться над недостатком их в щедрости. „Хороша здесь ярмарка! — говорил он им с досадною насмешкой. — Бердичевская в Волынской губернии даёт тридцать тысяч рублей серебром губернатору; а мне здесь купчишки поднесли три пуда сахару; вот я же их!“».

В 1817 г. был отстранён от должности воронежский губернатор М. А. Бравин, по словам А. Х. Бенкендорфа, занимавшегося расследованием его деятельности, «наглый, продажный, допускающий произвол человек, который оскорблял дворян, притеснял купцов и разорял крестьян». Вместе с губернатором к суду привлекли около 60 чиновников.

В том же 1817 г. новоназначенный симбирский губернатор М. Л. Магницкий открыл, что в губернии ещё с 1800 г. процветает, пользуясь покровительством некоторых его предшественников, крупный мошенник, если не разбойник, некий Еремеев. Его влияние «было настолько сильно, что он один давал позволение вырубать леса, сбирал подати, присваивал себе наследства, хранил краденые вещи, чиновников держал в повиновении и страхе чрез доносы и лжесвидетельства; 17 семейств было разорено им обвинением в пристанодержательстве беглых рекрут; на семью Еремеева, кроме того, падало сильное подозрение в убийстве людей и перевозе фальшивых ассигнаций; в уголовной палате производилось 34 дела об Еремеевых, да в других местах не меньше. В захваченных бумагах Еремеевых найдены письма чиновников: Саратовского губернатора, обер-секретаря Сената и провиантских комиссионеров, в которых они благодарят Еремеевых: за присылку чая и денег, шали в 1000 р., собольего меха, — дают советы, как утаить казённые деньги, показать, например, что казённая крупа потонула»[548].

У вятского губернатора П. М. Добринского, лишившегося места в 1824 г., по данным сенатской ревизии, «всякая должность имела свою цену. Исправники ему платили огромные оброки, простираемые до 25 тыс. руб. ассигнациями».

В 1821 г., находясь под судом за многочисленные противозаконные действия, выявленные сенатской комиссией, умер бывший волынский губернатор М. И. Комбурлей.

«Величайшим грабителем» и «невыносимым деспотом» был иркутский губернатор Н. И. Трескин, отрешённый от должности в 1819 г. по результатам сибирской ревизии Сперанского и затем по приговору суда лишённый чинов и права въезда в столицы. Этот администратор аракчеевского типа стремился к регламентации всего и вся — например, без согласия владельцев сносил десятки жилых домов, перестраивая Иркутск, и, говорят, даже пытался изменить русло Иркута, полагая, что у реки «неправильное течение». Трескин с упоением разыгрывал из себя местного самодержца: «По праздникам он устраивал торжественные выходы и заставлял присутствующих дам целовать свою руку, а из мужчин он допускал к руке только старших чиновников и купцов первой гильдии. Он приказывал местному архиерею являться на свои вечера, а вице-губернатору подавать себе шубу. В торжественные дни архиерей мог говорить проповедь не иначе, как с разрешения губернатора, передаваемого через полицейместера»[549]. «Едва верят здешние обыватели, что они имеют некоторую степень свободы и могут без спроса и дозволения собираться танцевать или ничего не делать», — писал дочери из Иркутска Сперанский. После «свержения» Трескина к Михаилу Михайловичу посыпались весьма характерные челобитные замордованных сибирских обывателей: «Крестьяне обращаются… чтобы их пощадили от планировки селений и обязательной постройки каких-то форменных колодцев с валом и колесом. Некоторые города просят дозволять им навозом укреплять берег, так как это было запрещено, несмотря на то что это было единственное спасение от разливов рек»[550]. (Замечательно, однако, что, по ряду свидетельств, многие сибиряки позднее вспоминали трескинские времена как эпоху строгого, но справедливого порядка.)

Подручные у Трескина тоже были соответствующие. Нижнеудинский исправник Е. Ф. Лоскутов «ввёл в своём уезде такую дисциплину, что, по общему мнению,