как правило, преодолевая ее без последствий. Собственно, мы уже преодолели коронарную плазму, в сотни раз более горячую, чем фотосфера. Но хотя температура этой плазмы была огромной, что означало чудовищную кинетическую энергию каждой из ее частиц, в имеющемся объеме их было недостаточно, чтобы перегрузить наши системы. В фотосфере все обстояло иначе. Температура там составляла скромные пять тысяч градусов, зато теплоемкость была намного выше. Мы летели сквозь среду, сопоставимую по плотности с пригодной для дыхания атмосферой на уровне моря, за исключением того, что она была раскалена и мы мчались в ней со скоростью в сотни километров в секунду.

Мысленно глядя сверху на ослепительное море фотосферы, я видел острый как игла черный корабль. От его носа и хвоста расходились конусы Маха, похожие на усыпанные бриллиантами плюмажи. За нами следовала сгустившаяся волна длиной в десятки тысяч километров, превращаясь на своей границе в фрактал из множества уменьшающихся рекурсивных итераций. Но бушующее море вскоре поглощало наши следы.

Криоарифметические устройства предохраняли «Косу» от жара звезды, но для того, чтобы защитить корабль от давления и стрессовых напряжений в полете сквозь фотосферу, требовались гидеоновы камни. Проблема заключалась в том, что эти разновидности защиты пытались спорить друг с другом и, чтобы разрешить разногласия, прежде чем те погубят корабль, необходимы были два человеческих разума, пусть даже измененных. Когда камни и устройства вступали в пререкания, приходилось их регулировать, ослаблять либо то, либо другое, а иногда, наоборот, усиливать. Самая пустяковая ошибка грозила ростом нестабильности, ситуацией, когда у корабля останется не больше шансов, чем у задевшего крылом пламя мотылька.

И все это время вынуждены были работать на пределе остальные системы корабля, включая разогнанные до максимума двигатели сочленителей. Но двигатели создавали лишь торможение в десять g по направлению полета, они не могли обеспечить семьдесят g центростремительной силы, необходимых, чтобы оставаться на изгибающейся траектории. Эта составляющая создавалась за счет магнитогидродинамического взаимодействия корпуса «Косы» с плазмой – корабль использовал двигательные консоли как управляющие поверхности. Сидра заверила меня, что без гидеоновых камней консоли бы под такой нагрузкой выгнулись и оторвались вместе с двигателями.

В этом случае у нас возникли бы проблемы совершенно иного порядка, но, по счастью, лишь на миг.

Мне снилась песчаная равнина.

Плоская черная бескрайняя равнина и одинокая фигура, сгибающаяся почти горизонтально под натиском ветра – раскаленного, светящегося, как расплавленный металл. В конце концов фигура слилась с обжигающей глаза белизной, превратившись в маленькое звездообразное пятнышко, а затем провалилась в ослепительно-белое забытье.

– Клавэйн, хватит бормотать.

Чьи-то руки извлекали меня из скафандра. Я не мешал – не было сил ни сопротивляться, ни помогать. Казалось, я превратился в мешок с костями, в хрящеватую массу, которую удерживают воедино лишь боль, упрямство и смутное навязчивое подозрение, что у меня еще остались незавершенные дела.

– Где… – проговорил я, не в силах сформулировать простейший вопрос.

– Мы вышли из фотосферы, удаляемся от звезды. «Коса» сейчас в состоянии невесомости, но нам вполне хватает скорости, чтобы покинуть гравитационное поле. Как только корабль проведет цикл самовосстановления и устранит повреждения от полученных в фотосфере перегрузок, я начну постепенно тормозить в сторону Арарата. Вход в атмосферу произойдет приблизительно… через пятьдесят три часа.

– Со мной все в порядке, спасибо.

– Я не спрашивала. Ты пришел в себя, значит скафандр сработал как надо. Ребра болят?

– Трудно сказать, что у меня не болит. Как Пинки?

– Еще без сознания. Не будем его пока трогать. Ему потребуются силы, когда мы окажемся на Арарате, – ради тебя, поскольку мои возможности небезграничны. А теперь нам нужно поговорить о леди Арэх…

Несмотря ни на что, я все же сумел нахмуриться.

От Яркого Солнца отделилась теплая искорка. В этом не было ничего необычного – над поверхностью постоянно вздымались языки плазмы, захваченной в клещи магнитного потока. Иногда они снова опадали, а иногда вяло отрывались, улетая в космос. Какое-то время эта искорка ничем не отличалась от прочих капель звездной материи, обреченных истончиться, остыть и в конечном счете затеряться в магнитных полях планет на орбите Яркого Солнца. В ней не было ничего такого, что могло бы представлять хоть малейший интерес.

Капелька остыла, но не рассеялась. Это был наш корабль, быстро охлаждавшийся до двух целых и семи десятых градусов Кельвина. К тому времени, когда он покинул хромосферу звезды, он стал неразличимо темным и холодным, и даже его вновь перешедшие в режим готовности двигатели не испускали ничего, что могли бы обнаружить имеющиеся у людей или волков средства.

Внутри этого корабля парили в невесомости мы с Сидрой, в сидячей позе расположившись напротив друг друга. Мой друг Скорпион оставался в своем скафандре.

– Когда мы завершали торможение, что-то случилось, – сказала Сидра. – Возникла нестабильность во взаимодействии между камнями и криоарифметическими устройствами, которую мы не смогли нейтрализовать. Вибрация снаружи корабля стала усиливаться, вместо того чтобы уменьшаться. Конфликтующие воздействия создали торсионную нагрузку на корпус… и один из камней начал отваливаться. Девятый, который мы поставили последним.

– Ты говорила, что девяти камней должно хватить. Уверен, что с вашими способностями вы вполне могли бы обойтись и восемью.

– Теперь так и придется, поскольку их осталось восемь. – Сидра пребывала в смятении, чего я никогда за ней раньше не замечал. – Мы не просто боялись потерять один камень – существовала опасность, что, оторвавшись, он увлечет за собой остальные. Этого допустить ни в коем случае было нельзя. Одной из нас необходимо было выйти наружу, Клавэйн. Выйти на корпус во время полета через фотосферу. Либо заново закрепить камень, либо срезать, пока он не забрал с собой другие… И леди Арэх пошла.

– Невозможно было остаться после этого в живых, Сидра. Мы же находились внутри звезды.

– Возможно, если действовать быстро. Возможно, – повторила она, словно пытаясь себя убедить, – если бы скафандр оставался в контакте с корпусом, бронеткань облегла бы его и защитила леди Арэх от плазмы. Системе охлаждения скафандра пришлось бы работать на полную мощность, но пока сохранялся его тепловой контакт с кораблем, криоарифметические устройства взяли бы на себя большую часть нагрузки…

– Сидра, только не говори, что ты выпустила наружу человека, пока мы находились внутри звезды. Не говори, что ты не сочла это безумием.

– Кто-то из нас должен был пойти.

– Почему, черт побери, нельзя было послать скафандр или зонд?

– Требовалась автономность. Плазма заблокировала бы любые управляющие сигналы. Иногда приходится посылать мясо в консервной банке.

– Она не мясо!

– Все мы мясо. Кто-то из нас должен был остаться, чтобы координировать перемещение камней. Мы… спорили,