Шрифт:
Закладка:
Эльтудинна знобило; он дрожал, как собака на промозглой улице, и не помогало ничего, даже тепло от пола и стены. Из королевской каюты он давно перебрался в одну из нижних, убого обставленных, но поближе к горячему механическому нутру. А ему все не легчало ― только от подогретого вина и чужих голосов. Ненадолго.
Сегодня вино принесла Адинна, тоже усталая и тусклая. Она долго, с осязаемой жалостью рассматривала Эльтудинна, прежде чем нерешительно подать ему кубок. Наверное, она никогда не думала, что ее король может выглядеть так. Ведь он похудел и осунулся, и давно не мыл волос, и с трудом кивнул ей, с еще большим ― улыбнулся. ― Как ты? Что тебе сейчас снится? Она тревожно улыбнулась в ответ.
– Ничего. Вот уже несколько сэлт ― ничего.
Ее глаза, прежде золотые, серебристо сверкнули. Она была все такой же юной, он стремительно и необъяснимо старел, но одно, кроме цвета кожи и изгнания, объединяло их с самого начала плавания ― серебристые глаза. Глаза тех, кто выбрал новый путь.
Это произошло еще в первый день, когда флотилия выдвинулась: сгустился туман, в котором несколько кораблей сразу разбились о рифы, несколько ― повернули. Но прочие, большая часть, не захотели возвращаться и ждать, и заалели на деревянных носах фонари, и зазвенели переклички капитанов. Изгнанники уходили за море. Даже Дзэд с Равви не могли остановить их, заставить вернуться и снова проливать кровь. И было еще…
― Не бойся, Они сами не ведают, чего хотят, а ты возведешь Им храмы в Новой Земле. Ты слышишь меня? Ты веришь мне?
― Я слышу, ― ответил Эльтудинн мертвому врагу в своей голове. ― Я верю. Как себе.
Началась гроза. Туман стал рассеиваться и вскоре истаял, а когда суда вышли из него, все, даже белокожие жители графства Корней и графства Мыса, были бронзово-смуглыми, точно туман опалил их кожу. А глаза знати, даже мятежного младшего барона Лилии ― черноокого, как все в роду, ― стали серебристыми. Как у бога Справедливости, до того как, сойдя к смертным, он был ослеплен. Таковы были и глаза Вальина.
Покинутый мир оживал. Эльтудинн не тревожился за него. Он так и не проклял свой дом, даже самым темным уголком сердца; удивительно, но у него не хватило ни мужества, ни злости. На бывшем Общем Берегу осталось довольно тех, кто умел учиться на бедах и ошибках. Кто в день отпевания последнего светлого короля вознес благодарственную молитву не только Праматери, но и Вудэну. И за покой своего правителя, и за то, что Король Кошмаров не задул свечи всех отцов, мужей, сыновей, отправившихся в смелый, спешный, справедливо наказанный поход графа ле Спада.
Прилюдно каялся и сам он. Стоя на верхней ступени Нового храма на следующий день, он бил себя девятихвостой плетью по голой спине и молился. Эльтудинн не хотел видеть этого. Он слишком часто думал о том, что Дикая Красная Роза, синеглазый вассал Вальина, любовник его жены, тоже берег заряды старого пистолета, при всякой возможности предпочитая шпагу или ножи. И был в толпе тех, кто брал фронтовой корабль темных на абордаж, кто был за спиной короля. Но юная Ирис, расцветшая в скорби странной, особенно невыносимой холодной красотой, выбрала ле Спада в мужья и короновала его; все неподчинившиеся хватали куски разоренной земли и строили государства, объявляя себя королями. Больше Эльтудинну не было дела до этих семей и мест. Крапива, собрат Чертополоха, такой же дикий и невзрачный, выродилась. Здесь осталось место только цветам.
…В новой земле будут храмы ― он знал, ведь неслучайно вез архитекторов и живописцев, неслучайно за ним последовали многие жрецы, как темные, так и светлые. В новой земле будут дома, за которые не придется воевать, и нравы, которые не придется ни рушить, ни отстаивать, ведь все, кто ушел с Общего Берега, знали, чего хотят. Пусть каждый, кто пожелает, обустроит свое владение, назовется государем. Пусть каждый чтит как главного любого из богов, но не забывает остальных и никого не ссылает в «поганые места». За морем не будет ничего чище молитвы, светлой или темной. Пусть только…
…Пусть только они не перегрызутся. Ведь кто-то уже хочет назад; кто-то поднял бунты, и их пришлось высадить на бесплодном острове, попавшемся в пути; кто-то спорит о направлении: не идут ли корабли на погибель, не заблудились ли, правдивы ли начерченные пиратис карты, почему так долго нет…
– Земля! ЗЕМЛЯ ПРЯМО ПО КУРСУ!
Крик был такой, что достиг каюты, заглушил даже механическое сердце. Эльтудинн с усилием сел, поднялся, потом пошел наверх. Он быстро оказался среди суетящихся матросов. Достиг палубы, ведь все расступались перед его качающимся силуэтом. Ему подали украшенную перламутром и золотом трубу, он проследовал к борту, не слушая взбудораженных речей капитана и его старшего помощника. Он поднес трубу к глазам. Там, впереди, местами зеленела, а местами золотилась длинная, во весь горизонт полоска, пересеченная росчерками деревьев. Материк. Тот самый. Серели где-то слева скалы; они прятали бухту, похожую на ту, где странный светлый король строил хрупкие замки из песка, а может, на ту, где люди, убивавшие друг друга из-за Первого храма, лежали и слушали гневный стон моря.
Эльтудинн улыбнулся и вернул трубу людям, продолжавшим говорить и жестикулировать. А потом веки стали тяжело опускаться; он впился рукой в чье-то плечо, но не почувствовал опоры, не почувствовал вообще ничего и, как ни пытался, ничего не услышал. Только губы склонившегося к нему капитана шевелились, шевелились… Эльтудинн с усилием поднял голову. В ясном вечернем небе, рядом с незнакомым созвездием, похожим на летящую стрелу, проступало другое ― сияющая спираль, центром которой будто был он сам. Спираль вращалась, вращалась, вспыхивая новыми и новыми звездами, затягивала…
– Маар!
Крик капитана прорвался в заполненное морским шумом сознание в последний раз.
Безветрие, безмолвие, бесчувствие, бессмыслие…
Бессмертие?
Дорогой Элеорд. Все еще не могу привыкнуть к тому, как ты далеко. Но я хотя бы уже знаю: ты добрался живым, в отличие от того, кто увез тебя. Несчастный Эльтудинн… Жаль, он так и не
