не разобранной. Ночевал Кертык в бараке у Петина. Встал очень рано, поскольку за ночь не сомкнул глаз, думал, как ему жить дальше. Сидя на крыльце барака, он смотрел на свою кибитку. Чья-то черная собака бегала около нее, обнюхивая кошмы и кундюки. "Сатана проклятая!" — выругался Кертык и решил отогнать ее. Он встал и уже направился к кибитке, по тут увидел несколько всадников-туркмен. Среди них был и Тыкма-сердар. Сердце у Кертыка заледенело, язык сделался чужим. Он опустился на корточки и стал следить, что же будет дальше.

Всадники слезли с копей, окружили кибитку. Несколько человек один за другим кинулись внутрь. И тут из засады выскочили вооруженные казаки с самим приставом.

— Стой, ни с места! — заорал он не своим голосом и три раза подряд выстрелил вверх из пистолета.

Во дворах залаяли собаки, закудахтали куры, из дворов начали выглядывать любопытные. Тыкма, оказавшись в окружении казаков, злобно нахмурился.

— Господин поручик, — сказал он приставу, — хозяин этой кибитки — мой батрак. Я приехал взять его и увезти в Беурму.

— Не дури, Тыкма, не дури! Все знаем! — властно заговорил пристав. — Мстить ты приехал — вот зачем ты приехал. Комаров тебя в Беурму спровадил, а ты в отместку разбоем занялся. Ну-ка, пойдем в приставство — там разберемся.

Джигиты, видя, что их сердара берут под стражу, попытались вырвать его из рук казаков, но только усугубили дело. Казаки подняли стрельбу. А пристав распалился еще пуще. Введя Тыкму-сердара в канцелярию, приказал ему, чтобы написал клятвенное обязательство, что ни сам сердар, ни его люди не тронут Кертыка и Джерен. И когда Тыкма сделал, что от него требовали, пристав пригрозил:

— Ты думаешь, сердар, на тебя управы нет? Если случится злодеяние и с меня потребуют ответ, я тебя в Сибирь загоню! Тебя в сибирские рудники загоню, а сына твоего, который обучается в Петербурге, вовсе со свету сживу!

Тыкма смотрел на пристава и терпеливо ждал, пока он успокоится. Затем сказал:

— Ты не похож на царского слугу… Ты защищаешь оборванцев.

— Глупец ты, Тыкма, — усмехнулся пристав. — Да если я тебе отдам на расправу этих оборванцев, весь Кизыл-Арват на ноги поднимется. Разнесут твою Беурму. Тут таких голодранцев тыщи две, а то и больше. Начнется бунт — тут и тебе и мне несдобровать. Обоим место найдется. Если бедняки не убьют, так царь за неисправную службу разжалует и в тюрьму упечет! Так-то вот, сердар. Ступай и поразмысли как следует… Нам с тобой вместе жить, а потому надо жить с умом и рассудком!..

Тыкма возвращался в Беурму мрачнее тучи. Джигиты встретили его возле гор. Бывший муж Джерен пригрозил в гневе:

— Тыкма-ага, это несправедливо! Я все равно убью их, как велит наш обычай! Убью, как паршивых собак!

Тыкма-сердар молчал. Он думал о холодной Сибири, которую никогда не видел, но представлял по рассказам других. При мысли, что может он оказаться в вечной зиме на рудниках, у него по телу прошел мороз. Затем Тыкма подумал о сыне Оразе, представил огромный дом кадетского корпуса, генералов, офицеров. "Время летит быстро: не успеешь оглянуться, Ораз станет офицером, потом, может быть, и генералом". И, вспоминая угрозы кпзыл-арватского пристава, Тыкма мысленно стал оправдывать его: "Действительно, поручик — умный человек. Конечно, он заботился только о своей шкуре, но, оказывается, у нас с ним шкура одинаковая!"

В Беурме, когда джигиты стали разъезжаться по домам, Тыкма сказал мужу Джерен:

— Не спеши, заедем ко мне, угостимся… Подумаем, что надо делать.

Войдя в кибитку, Тыкма усадил гостя, сам сел напротив, спросил, сощурив глаза;

— Значит, хочешь обоих убить?

— Да, сердар-ага! Так велит обычай, начертанный аллахом.

— Ты не станешь убивать их, — спокойно возразил Тыкма.

— Клянусь аллахом, я расправлюсь с ними!

— Ты не подумал, что ожидает меня, если погибнут несчастные!

— Я все равно сделаю свое дело, если даже потом умру!

— Нет, ты должен умереть раньше, — сказал со вздохом Тыкма, вынул из-за кушака пистолет и застрелил джигита.

XIV

Было около девяти вечера. Над Кизыл-Арватом опускались сумерки, укрывая согретые солнцем темно-сиреневые горы. На станции попыхивал паровоз, закатывая во двор железнодорожных мастерских несколько цистерн с нефтью. Оттуда же доносился лязг металла: слесари-паровозники клепали котел.

Надя, поджидая мичмана — он должен был вот-вот вернуться из поездки, — гладила ему рубашки. Стояла на веранде у стола, изредка поглядывая через перила на играющих во дворе соседских детей. Вдруг прибежал Петин:

— Беда, Надежда Сергеевна! Черная оспа! Самарин послал к вам.

— Да ты что, откуда ей взяться? — удивилась, не поверив, Надя.

— Часа два назад люди Софи-хана привезли из ущелья туркмена, — торопливо принялся рассказывать канонир. — Привезли, положили на кушетку… Осмотрел его Самарин и сказал: беда, дескать, пришла, черная оспа налетела. Больной покорчился, посинел, да тут же и умер. Туркмены сломя голову бросились бежать. А Самарин… Он же с больным голыми руками возился… Ощупывал сначала, осматривал… Вышел и говорит: "Близко ко мне никому не подходить, вероятно, я заражен оспой". Мы испугались, отшатнулись от него. А он распорядился: послал меня в Лабинский полк, чтобы казаки преградили вход в ущелье и никого не выпускали и не впускали. А потом — к вам. Скажи, говорит, чтобы вечером в железнодорожном собрании Надежда Сергеевна беседу провела с жителями: всем прививки будем делать.

— Ох уж этот Самарин, барышня кисейная! — недовольно выговорила Надя. — Он недавно спутал обыкновенный фурункул с проказой. Как бы и на этот раз не поднял зря панику!

Самарин, молодой врач, окончивший медицинскую академию, совсем недавно принял госпиталь. Он сразу не понравился Наде. Низенький, щупленький, белобрысый, с синими глазами. Начал с того, что отыскал "проказу", увидев возле железной дороги, на базарчике, туркмена с фурункулом на лице. Туркмена силой скрутили и, чтобы изолировать, отвезли домой, в аул.

Надя в перчатках и маске, соблюдая все предосторожности, в тот же день явилась к нему и через несколько дней вылечила: "проказа" оказалась самым обыкновенным фурункулом.

Надя не спеша догладила рубашку, залила водой горящие угли в утюге, переоделась и пошла в управление железной дороги, к начальнику участка. Тому уже сообщили об оспе, и его лихорадило от страха.

— Может, вывезем людей к морю, на свежий воздух? — сказал он уныло.

— Да вы что, господин Мгебров? Карантин! Только карантин, и никакой эвакуации! В противном случае болезнь переметнется и на Россию, и на Кавказ. Если действительно оспа, будем делать прививки. Пойдите в собрание, скажите, чтобы прекратили показывать "волшебные картинки". Я поговорю с рабочими.

В кабаке, напротив железнодорожного клуба, играла гармошка. Рабочие — некоторые прямо