военныя суда полководцами. Русскимъ никогда не придетъ на мысль назвать такъ свои парадныя корабли. Нѣмые рабы капризнаго хозяина, деревянные угодники, эти несчастные суда – не полководцы, а царедворцы, точное подобіе евнуховъ изъ сераля, инвалиды имперскаго флота. <…>Національная гордость, на мой взглядъ, приличествуетъ лишь народамъ свободнымъ. Когда я вижу людей, надменныхъ изъ подобострастія, причина внушаетъ мнѣ ненависть къ слѣдствію; въ основѣ всего этого тщеславія – страхъ, говорю я себѣ; въ основѣ всего этого величія – ловко скрытая низость. <…>Если въ странахъ, гдѣ техника ушла далеко впередъ, люди умѣютъ вдохнуть душу въ дерево и металлъ, то въ странахъ деспотическихъ они сами превращаются въ деревяшки; я не въ силахъ понять, на что имъ разсудокъ, при мысли же о томъ давленіи, которому пришлось подвергнуть существа, надѣленныя разумомъ, дабы превратить ихъ въ неодушевленные предметы, мнѣ становится не по себѣ <…> Древніе люди поклонялись солнцу; русскіе поклоняются солнечному затменію: развѣ могли они научиться смотрѣть на міръ открытыми глазами? <…> Обо всѣхъ русскихъ, какое бы положеніе они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своимъ рабствомъ <…> Выраженіе глазъ у русскихъ простолюдиновъ особенное: это – плутовской взглядъ азіатовъ, при встрѣчѣ съ которыми начинаешь думать, что ты не въ Россіи, а въ Персіи <…> повсюду царилъ унылый порядокъ казармы или военнаго лагеря; обстановка напоминала армейскую, съ той лишь разницей, что здѣсь не было замѣтно воодушевленія, не было замѣтно жизни. Въ Россіи всё подчинено военной дисциплинѣ <…> Здѣсь дѣйствуютъ и дышатъ лишь съ разрѣшенія императора или по его приказу, поэтому всѣ здѣсь мрачны и скованны; молчаніе правитъ жизнью и парализуетъ её. Офицеры, кучера, казаки, крѣпостные, царедворцы, всѣ эти слуги одного господина, отличающіеся другъ отъ друга лишь званіями, слѣпо исполняютъ невѣдомый имъ замыселъ; такая жизнь – верхъ дисциплины и упорядоченности, но меня она ничуть не прельщаетъ, ибо порядокъ этотъ достигается лишь цѣною полнаго отказа отъ независимости. Я словно воочію вижу, какъ надъ этой частью земного шара реетъ тѣнь смерти. Этотъ народъ, лишенный досуга и собственной воли, – не что иное, какъ скопище тѣлъ безъ душъ; невозможно безъ трепета думать о томъ, что на столь огромное число рукъ и ногъ приходится одна-единственная голова. Деспотизмъ – смѣсь нетерпѣнія и лѣни; будь правительство чуть болѣе кротко, а народъ чуть болѣе дѣятеленъ, можно было бы достичь тѣхъ же результатовъ менѣе дорогой цѣной, но что сталось бы тогда съ тираніей?.. люди увидѣли бы, что она безполезна. Тиранія – мнимая болѣзнь народовъ; тиранъ, переодѣтый врачомъ, внушаетъ имъ, что цивилизованный человѣкъ никогда не бываетъ здоровъ и что чѣмъ сильнѣе грозящая ему опасность, тѣмъ рѣшительнѣе слѣдуетъ приняться за лѣченіе: такъ подъ предлогомъ борьбы со зломъ тиранъ лишь усугубляетъ его. Общественный порядокъ въ Россіи стоитъ слишкомъ дорого, чтобы снискать мое восхищеніе. Если же вы упрекнете меня въ томъ, что я путаю деспотизмъ и тиранію, я отвѣчу, что поступаю такъ нарочно. Деспотизмъ и тиранія – столь близкіе родственники, что почти никогда не упускаютъ возможности заключить на горе людямъ тайный союзъ. При деспотическомъ правленіи тиранъ остается у власти долгіе годы, ибо носитъ маску.

<…> Можете ли вы вообразить себѣ борьбу честолюбій, соперничество и прочія страсти военнаго времени въ странѣ, не ведущей никакихъ военныхъ дѣйствій? Представьте себѣ это отсутствіе всего, что составляетъ основу общественнаго и семейственнаго счастья, представьте, что повсюду вмѣсто родственныхъ привязанностей вы встрѣчаете порывы честолюбія – пылкіе, но тщательно скрываемые, ибо преуспѣть можно, лишь если не обнажать этой страсти; представьте, наконецъ, почти полную побѣду воли человѣка надъ волей Господа – и вы поймете, что такое Россія.

Россійская имперія – это лагерная дисциплина вмѣсто государственнаго устройства, это осадное положеніе, возведенное въ рангъ нормальнаго состоянія общества.

<…> Сколько безстрастныхъ трагедій разыгралось въ этой странѣ, гдѣ честолюбіе и даже ненависть тщательно скрываются подъ маской спокойствія!! Жители юга исполнены страстей, и эта страстность до какой-то степени примиряетъ меня съ ихъ жестокостью; однако расчетливая сдержанность и хладнокровіе жителей сѣвера набрасываютъ на преступленіе покровъ лицемѣрія: снѣгъ – маска; въ здѣшнихъ краяхъ человѣкъ кажется добрымъ, потому что онъ равнодушенъ, однако люди, убивающіе безъ ненависти, внушаютъ мнѣ гораздо большее отвращеніе, чѣмъ тѣ, чья цѣль – месть. Развѣ культъ отмщенія не болѣе естествененъ, чѣмъ предательство изъ корысти? Чѣмъ менѣе преднамѣренъ злой поступокъ, тѣмъ меньше онъ меня ужасаетъ <…> Здѣсь очень легко обмануться видимостью цивилизаціи. Находясь при дворѣ, вы можете почитать себя попавшимъ въ страну, развитую въ культурномъ, экономическомъ и политическомъ отношеніи, но, вспомнивъ о взаимоотношеніяхъ различныхъ сословій въ этой странѣ, увидѣвъ, до какой степени эти сословія немногочисленны, наконецъ, внимательно присмотрѣвшись къ нравамъ и поступкамъ, вы замѣчаете самое настоящее варварство, едва прикрытое возмутительной пышностью.

Я не упрекаю русскихъ въ томъ, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю въ нихъ притязанія казаться такими же, какъ мы. Пока они еще необразованны – но это состояніе по крайней мѣрѣ позволяетъ надѣяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снѣдаемы желаніемъ подражать другимъ націямъ, и подражаютъ они точно какъ обезьяны, оглупляя предметъ подражанія. Видя всё это, я говорю: эти люди разучились жить какъ дикари, но не научились жить какъ существа цивилизованныя, и вспоминаю страшную фразу Вольтера или Дидро, забытую французами: «Русскіе сгнили, не успѣвъ созрѣть».

<…> Чѣмъ больше я узнаю Россію, тѣмъ больше понимаю, отчего императоръ запрещаетъ русскимъ путешествовать и затрудняетъ иностранцамъ доступъ въ Россію. Россійскіе политическіе порядки не выдержали бы и двадцати лѣтъ свободныхъ сношеній между Россіей и Западной Европой. Не вѣрьте хвастливымъ рѣчамъ русскихъ; они принимаютъ богатство за элегантность, роскошь – за свѣтскость, страхъ и благочиніе – за основанія общества. По ихъ понятіямъ, быть цивилизованнымъ – значитъ быть покорнымъ; они забываютъ, что дикари иной разъ отличаются кротостью нрава, а солдаты – жестокостью; несмотря на всё ихъ старанія казаться прекрасно воспитанными, несмотря на получаемое ими поверхностное образованіе и ихъ раннюю и глубокую развращенность, несмотря на ихъ превосходную практическую смѣтку, русскіе еще не могутъ считаться людьми цивилизованными. Это татары въ военномъ строю – и не болѣе. Ихъ цивилизація – одна видимость; на дѣлѣ же они безнадежно отстали отъ насъ и, когда представится случай, жестоко отомстятъ намъ за наше превосходство.

<…> Какъ ни старайся, а Московія всегда останется страной болѣе азіатской, нежели европейской. Надъ Россіей паритъ духъ Востока, а пускаясь по слѣдамъ Запада, она отрекается отъ самой себя.

<…> Францію и Россію раздѣляетъ китайская стѣна – славянскій характеръ и языкъ. На что бы ни притязали русскіе послѣ