сидели по одной статье, были родом из общих мест, он был моложе Вольфа, конечно, у него было какое-то образование, тем не менее Шенфельд относился к нему свысока, то есть презирал его снисходительно. Возможно, потому что считал Мессинга ловким проходимцем и пронырой, мастером, так сказать, шарлатанских наук.

Шенфельд подтвердил в общем простенькую мысль, что здесь в предвариловке Вольфа прессовать не будут.

Зачем?

Корпус деликти[76] налицо. Осталось только устроить очники, и дело можно передавать в особое совещание. Если Мессингу повезет и его не расстреляют, значит, законопатят в зону на очень долгий срок. В зоне его обработают по полной программе.

Всю ночь Вольф размышлял: как быть? Чуждое, приготовленное ему «измами» будущее, так долго и настырно охотившееся за ним, отвратительно ухмыльнувшись, подсказало – именно так и обработают. Не спеша, законным порядком. В промежутках между донимавшими его кошмарами Мессинг прикинул: может, попробовать выбраться из предвариловки с помощью гипноза? Он заикнулся об этом при Шенфельде, тот поднял его на смех. Предупредил: даже не пытайся. Ну, завладеешь ты ключами, ну, выберешься из камеры, дальше что? За ворота тебе ни при каком раскладе не выйти. Охранники здесь расставлены грамотно. Каждый видит каждого, следит за ним на расстоянии, так что, справившись с одним, неизбежно окажешься под прицелом другого.

– Вас, Мессинг, ухлопают, не задумываясь. Хлопот меньше.

В этом был смысл, и Мессинг повел себя тихо, перестал нарываться на скандалы. На допросы его вызывали редко и только для того, чтобы уточнить детали – где он добыл пистолет, кто его вручил – не Исламов ли? А может, его дружок из Дома правительства? Вольф тупо смотрел на Ермакова, отвечал «да» или «нет» и вежливо отказывался от предъявленных обвинений. Скоро о нем совсем забыли. Неделю не дергали на допросы.

От нечего делать Мессинг продолжал рассказывать Шенфельду историю своей жизни. Версию изобрел такую: Мессинг – мелочь, проныра, нахватавшийся в Польше у местных мошенников из ясновидящих кое-каких шарлатанских приемчиков, но более всего рассчитывающий на невнимательность и легковерие зрителей. Нигде, кроме как в Польше и в Советской России, он не бывал, ни с какими знаменитостями не встречался. Гитлера и Сталина в глаза не видал. Особенно Мессинг подчеркнул, что не имел никаких дел с Берией. Он лгал сознательно. Понимал – нарушить обещание, данное вождю, является куда более страшным преступлением, чем любая контрреволюционная пропаганда или двурушничество.

Постукивал ли Шенфельд куда повыше или нет, только ему, прикинувшемуся бедным родственником, удалось подловить Гобулова и Ермакова на простейшем трюке. Они никак не могли предположить, какой фортель выкинет на очной ставке Абраша Калинский, иначе они вряд ли отважились бы выпускать его на Мессинга без соответствующей подготовки. Важняки пригласили бы врачей, нагнали бы оперов, обязательно Гнилощукина. Поставили бы его рядом с табуреткой медиума, приказали поигрывать битой.

Но это их проблема. Проблема Вольфа состояла в том, чтобы как можно дольше затягивать следствие. Был намек – кивнули из впередистоящих дней! – держись, Вольф, свобода близка, только не доводи дело до зоны. Оттуда тебе вовек не выбраться!

Итак, вволю насытившись ужасом, охладив сердце, погрузив душу в боевое каталептическое состоянии, он ринулся в битву за самого себя, за всех вас, дорогие читатели.

За лучшее будущее.

Сначала все шло как по писаному. Абраша подтвердил, что познакомился с Мессингом в ресторане. Сошлись они на почве анкетных данных: земляки, оба борцы с фашизмом, однако на вопрос, подбивал ли его подследственный Мессинг изменить родине и с этой целью перейти границу и скрыться в Иране, Калинский ответил, не задумываясь:

– Нет.

Ермаков сразу не сообразил и записал его ответ, потом резко вскинулся:

– Что?! Как ты сказал?

Калинский снисходительно улыбнулся и затараторил своей обычной скороговоркой:

– Подследственный ни о чем таком не говорил. Он – добрейший и чрезвычайно порядочный человек. Он родом из Гуры Кальварии, есть такое местечко к югу от Варшавы, гражданин следователь. Километрах в сорока, а может, в тридцати. Там неподалеку есть такой Черск, так возле Черска находятся развалины средневекового замка, который принадлежал когда-то итальянской королеве. О ней рассказывают такую историю…

– Молчать!! – закричал Ермаков.

Абраша охотно подчинился.

Ермаков долго переводил взгляд с Калинского на Мессинга и обратно, словно пытаясь отыскать подвох. Никаких следов сговора заметно не было. Калинский мило улыбался, Вольф внимательно слушал его.

Наконец Мессинг позволил себе нарушить тишину. Он подтвердил показания свидетеля и попросил занести его слова в протокол.

– Я сейчас тебе занесу. Такое занесу… Все, разговор закончен.

Через два дня очную ставку повторили, но уже в присутствии Гобулова, Айвазяна и Гнилощукина с битой. На этот раз Калинский вел себя куда более нервно. Когда его ввели в камеру, Абраша бросил на Вольфа перепуганный взгляд такого калибра, что стало ясно: Гнилощукин поработал с ним по полной программе. Об этом свидетельствовал и обширный, густо запудренный кровоподтек под глазом.

Усевшись на предложенный ему стул, Калинский отвел глаза в сторону и больше старался не смотреть на медиума. Видимо, начальство запретило ему смотреть в глаза Мессингу. Наивные люди, они полагали, что ему нужен чей-то взгляд?

Как только Ермаков официально приступил к допросу, Калинский расслабился, заулыбался. Гобулов что-то почувствовал и попытался прервать допрос, однако не успел. Калинский на вопрос, склонял ли подследственный Мессинг присутствующего здесь Абрама Калинского к измене родине, Абраша членораздельно ответил:

– Нет.

Про Черск и итальянскую королеву ему досказать не дали.

Увели.

Гобулов подошел к Мессингу и, склонившись, заглянул в глаза.

– Значит, вот ты какую штуку выдумал? Ну, смотри…

Тот потребовал:

– Прошу вызвать на очную ставку Берию Лаврентия Павловича. Он подтвердит, что никакого умысла на побег у меня не было, а все что случилось на границе – умело подстроенная провокация.

– Провокация, говоришь?..

Он начал отводить руку назад.

Вольф предупредил:

– Ударишь – погибнешь. Вместе с братом. Я доложу Меркулову, он давно под тебя копает.

Не знаю, то ли пронзительный взгляд Мессинга, то ли высшие соображения удержали Гобулова от применения силы. Он густо сплюнул арестанту на грудь и вышел из кабинета.

Вольф обратился к Ермакову:

– Прошу устроить очную ставку с доставившим меня в запретную зону летчиком, а также с вами.

– Со мной? – откровенно перепугался Ермаков.

Айвазян удивленно уставился на него – видно, и до него дошел страх, который изнутри оглоушил майора Ермакова.

Вольф повернулся к нему и предупредил:

– Не радуйся, Айвазян. Гражданин Ермаков доживет до старости, получит хорошую пенсию, будет высаживать цветы на дачном участке, а вот ты через десять лет сгниешь в земле. Тебя расстреляют, хороший мой.